Наталья Резанова - Игра времен (сборник)

Она сказала Измаилу, когда он пришел накануне отъезда («С очередным докладом», – мысленно съязвила она).

– Теперь гляди в оба, потому что будут происходить важные вещи – для твоего хозяина, а значит, и для тебя.

Он согласно кивнул головой. Так что же? За кем он отныне будет следить и для кого?

Торгерн и его люди выезжали из крепости рано утром. Уже рассвело, но день обещал быть пасмурным. Дул промозглый ветер. Впрочем, почти все население крепости все равно сбилось во дворе поглазеть на торжественный выезд. Торгерн глядел равнодушно на всю эту давку, гомон, суету. Сама поездка, казалось, ничуть не занимала его. Катерн, возглавлявший свиту, озабоченно на него косился. Но ничего не случилось, двинулись.

Ничего из царившей внутри крепости суеты не отразилось снаружи. Все те же мрачные пустынные пространства, жмущиеся к земле редкие фигуры крестьян, лужи, в которых не отражалось солнце. Выезжая из ворот, Торгерн обернулся. И увидел ту, которую бессознательно искал в толпе. Она стояла на крепостной стене в своем вечном темном плаще, длинном и широком. Не женщина, скорее птица. Тщедушное тело, острый нос и большие сложенные крылья. Он знал, что забудет о ней еще до того, как за ним захлопнутся ворота крепости.

И забыл.

Но она! Словно в неизлечимой болезни наступило непредсказуемое облегчение. Конечно, ее ненависть по мере роста укрепляла сама себя, как Милон со своим быком, но даже ей требовалась передышка. Карен казалось, что только с отъездом Торгерна по-настоящему наступила весна. И дни еще бывают солнечные, и трава наливается зеленью. Господи! Мир существует! Мир, оказывается, еще существует… Теперь она могла посвятить все время больным и приготовлению лекарств. Она привлекла к этому Бону и Магду – пусть учатся! Кроме этого, она засадила их за шитье платья, потому что ее единственное и неснимаемое страшно обветшало (правда, это платье во всем должно было повторить первое). Самой ей было некогда – она составляла новую мазь от ожогов.

Новости, приходившие из Вильмана, были самые утешительные. Она узнавала их от Флоллона – он наместничал в отсутствие Торгерна и в последнее время заметно зауважал ее, хотя вряд ли считал реальной силой; а еще больше от жены коменданта – ее мальчик быстро выздоравливал. Она могла торжествовать – первое же большое сражение оказалось выигранным. Но понемногу смутное недовольство начало овладевать ею. Она не доверяла Торгерну, не доверяла даже тогда, когда он шел по пути, который она считала наилучшим. И теперь, когда он предоставлен себе… Надолго ли его хватит?

Снова приехал гонец, и ей удалось узнать привезенные вести. Торгерн покинул герцогскую резиденцию, но все еще оставался в Вильмане. Его пребывание там было отмечено празднествами. Празднества! Она понимала, что это значит. Флоллон определял это словечком «загулял». Хотя, судя по всему, госпожа пришлась Торгерну по нраву (а может, даже и больше), дольше сдерживаться он не мог. И, между прочим, все к этому относятся с полнейшим пониманием. Может даже, предполагаемые тесть и жених прохлаждаются у одних и тех же девок.

Они ведь сговорились. Правда, письменный договор не был составлен. «Рыцарское слово»! Но хоть это… И вот теперь празднуют. Ладно, пьянство, разврат – это цветочки. Но, сволочи, они же наверняка гуляют по окрестностям. Эти господа охотятся на крестьян – все равно, своих или чужих, как на зверей… только к зверю проявляют больше милосердия.

Нет, не получалось у нее отдыха. И не могла она оставить того, что, как она считала, было ей предназначено в этом княжестве. Теперь, когда телесно ей стало немного легче, и ненависть не сковывала ее панцирем, мысль ее должна была бы получить большую свободу – и что же? Карен неотступно думала о Торгерне. Если бы она выкинула его из своего сознания, без сомнений, в логической цепи что-то бы разрушилось. И в то же время ей казалось, что в этих мыслях заключено какое-то зло. В самих ее мыслях. Как будто недостаточно зла в Торгерне! И душа наполнялась недобрыми предчувствиями.

Торгерн появился раньше, чем весть о его возвращении.

Он никогда в жизни не видел снов. А если и видел – никогда не помнил. И когда увидел сон впервые, то сразу оказался беззащитен перед ним. Сам сон был продолжением, а также развитием действительности – в своей постыдной сущности, которая, впрочем, не казалась ему ни мерзкой, ни грязной, ни непристойной, до того самого мгновения, когда он заметил, что она наблюдает за ним. Она. Карен. О которой он ни разу не вспомнил за весь этот месяц. Она именно наблюдала – не подсматривала, не пряталась. Стояла в длинном плаще с капюшоном. Только тогда он не видел вблизи ее лица. А сейчас видел и отчетливо различал презрение в устремленном на него взгляде. Затем она повернулась и пошла прочь. Он бросился за ней – не зная, не представляя зачем. Но, хотя он бежал, а она шла не торопясь, он никак не мог догнать ее и скоро потерял в этих длинных темных переходах.

Потом он проснулся – все еще с ощущением долгого бега. Сердце тяжело колотилось, и хотелось пить. Хотя, возможно, это было с похмелья.

Сон кончился, но ведьма не ушла никуда. Она ни разу больше не снилась ему, но наяву он не мог от нее избавиться. Не то чтоб он о ней думал. Он просто не мог о ней забыть. Он поймал себя на том, что готов крикнуть: «Да не торчи же ты у меня перед глазами!» А ведь такого никогда не было, когда она действительно была поблизости. И еще он ощутил, что ему ничего не хочется.

Мир стал тусклым и серым. Нет, ему не было скучно. Просто ничего не хотелось. И болен он не был. Все было отлично, вина – хоть залейся, и девки – что надо и дело свое знали, и если бы не этот сон…

Даже не перед глазами она торчала, а как гвоздь в голове. Или опять повторялось то же наваждение, что и в Тригондуме? Так ведь не было же в ней ничего! Он так определил, решил, и все. Душевное неудобство усиливалось от того, что доказывать это приходилось самому себе, а он спорить с собой не привык. Спор же проистекал не потому, что он не решился бы взять то, что ему хотелось, а из-за того, что желать такую безобразную женщину было унижением в собственных глазах.

Но была ли она так безобразна? Конечно, была! Сколько раз он задавал себе этот вопрос – и стоило посмотреть на нее, как он в этом убеждался. Стало быть, и сейчас самый простой выход – увидеть ее. И все пройдет. За этим он и рванулся – за испытанным средством. Из-за этого торопился, гнал коня по дымящимся весенним дорогам. Он ехал не к ней, а к себе, чтобы обрести свободу от нее.

Почему-то Торгерн ожидал, что Карен будет так же стоять на стене над воротами, как когда он ее оставил. Но ее там не было. И не было вообще нигде. Ни в толпе встречающих во дворе, ни на галереях.