Евгений Сыч - Ангел гибели

— Ну от кого они тебя защищают? — говорил Пушок. — От жуликов? Да что у тебя в доме жуликам взять-то? От чужеземцев-завоевателей? Да пускай их завоевывают, ты-то что теряешь? Начальник теряет, если завоюют, он не будет начальником, ему самому работать придется. А функции распределения — это вообще чепуха. Крестьяне не перестанут выращивать маис — они больше ничего не умеют, и ты не перестанешь работать по меди, по той же причине. И у них, знаешь ли, всегда найдется лишний маис, чтобы обменять его на твою медь, особенно, если не надо будет налоги платить. Тебе же терять нечего! У тебя, кроме рук и головы, ничего нет, а с руками ты и без государства проживешь.

Однажды Пушок пришел сильно взволнованный.

— Ребята, — сказал он своим, или как там принято было у них друг к другу обращаться? — Ребята, в будущий праздник хотят на площади сжечь хорошего человека. Что он сделал, не знаю, только не отравитель, не поджигатель. Придумал он что-то непонятное, и теперь его за это сжечь хотят. Друзья, если им сейчас этот балаган испортить — тысячи людей узнают! Нельзя упускать. Я тут что придумал…

Стрелять выпало Чампи.

Десять человек из народа по традиции должны факелами поджечь карающий костер, потому что правосудие вершится от лица народа и его руками. Чампи убил десятого.

Это было настоящим преступлением против общества, против государства, против богов. А всех, преступивших волю богов, оставляют с богами один на один. Их не убивают, их сбрасывают в колодец. Их выбрасывают из жизни.

У всякого явления есть свои апогеи и перигеи, свои экстремумы, свои собственные, яркие, лишь ему присущие свойства, отличающие от всех других. У самой жизни имеется свой экстремум, коронка, так сказать, — это ложь, обман. Жизнь обманывает всех подряд во всех ожиданиях, но снова и снова поддаются на обман живые, и если это не приводит к последствиям, по-настоящему фатальным, то только потому, что не всегда обман — зло. Правда, в процессе эволюции человек научился разгадывать очень многие ловушки, которые заботливо расставляет перед ним жизнь, но что в том? Теперь человек сам уже ставит ловушки себе и себе подобным. Лжи не убавилось, формы изменились.

Что-то было очень неправильное, очень «не так» в том, что на этом спасительном острове второй оказывался лишним. Спасение от одиночества неминуемо оборачивалось здесь голодом, возможно, даже смертью. Да, пожалуй, даже смертью, голодной, особенно — с таким партнером. Рока подозревал — да что уж там, подозревал! — знал точно, что Чампи его обкрадывает: ворует лишних моллюсков, забирает большую часть скудных их средств к существованию и уж во всяком случае гораздо большую долю, чем та, что приходилась ему по справедливости. Рока был убежден, что Чампи вполне хватило бы сорока, даже, может быть, тридцати, и уж, во всяком случае, тридцати пяти процентов от их общего дневного рациона. В конце концов, Чампи, надо думать, привычен к некоторой скудости в питании, и телосложение у него гораздо более для диеты подходящее. К тому же у него было еще одно преимущество перед Рокой. Дело в том, что человек, привыкший думать, для которого думать — это работа, короче, человек интеллигентный не может так вот просто перестать думать, то есть работать. В этом он силен, но в этом заключается и определенная слабость. Потому что думать — работа тяжелая и, как всякая работа, требует калорий. Уже в силу этого для поддерживания жизни Роке требовалось больше пищи, чем для бездействующего совершенно Чампи. Но попробуйте объяснить эту простую истину субъекту, далекому от всякой логики! Нечего и надеяться на его понимание в данном вопросе, в жизненно важном для них обоих. Он не довольствовался не то что тридцатью пятью процентами, но и половиной пищи. Он крал моллюсков.

В обычной жизни, там, наверху, Рока и ему подобные знали, как обращаться с людьми типа Чампи: их покупали за материальные блага и тем самым вводили в колею, в жизненный строй, заставляли работать любое хитрое или нехитрое ремесло. Но у Роки здесь, внизу, не было не только избытка благ, который можно было бы употребить на оплату своего спокойствия, но даже недостаток ощущался. Чем оплачивать дружбу с Чампи? Ракушками? Своим к нему уважением? Ракушек едва хватало, чтобы не умереть, а слова, ничем не подкрепленные, не имели ценности.

Этот Чампи — типичный исполнитель, думал Рока. Но знание механизма человеческих отношений ничем не могло помочь. Чтобы включить этот механизм, даже простого избытка мало. Нужно, чтобы подчиненный имел единственную возможность достижения благ в четком и неуклонном выполнении распоряжений руководителя. Ну, скажите на милость, как Рока мог бы использовать квалифицированную рабочую силу в данных обстоятельствах? Что Чампи мог произвести для него полезного на этом острове? Ничего!

Есть, конечно, еще один тип сосуществования — мирное общежитие двух джентльменов. Но для этого тоже необходим был избыток моллюсков насущных, иначе вражда неизбежна. Ее могли несколько отдалить и ослабить правила морали, но с моралью у Чампи отношения были сложные и со стороны не совсем понятные. Такой, как он, мог нарушить закон уже потому, что это на миг возвысило бы его в собственных глазах, дало ощущение превосходства над остальными. Рока этого не понимал. У него самого таких побуждений никогда не было, и если существовали законы, которые его не устраивали, то он лично предпочел бы не нарушать их, а добиться изменений в самих законах.

Итак, поскольку Чампи нельзя было вставить в систему «руководитель-подчиненный», и для роли соседа по общежитию двух джентльменов он тоже не подходил, приходилось делать вывод, что Чампи представляет собой просто некую физическую величину, которая угрожает жизни Роки уже фактом своего существования. Моллюсков все-таки выползало на мель слишком мало для двоих. А вдруг ему придет в голову однажды, что все эти моллюски принадлежат одному ему, Чампи? Хватит ли у Роки сил, просто физических сил, воспротивиться, добиться справедливости? Неизвестно. Скорее даже, вряд ли. Рока уже был порядком истощен. И мысли эти сил ему не придавали: неутешительная картина вырисовывалась. Нехорошо выглядел конечный результат их общего существования на острове, даже думать, об этом не хотелось. Если бы их с Чампи объединяла какая-нибудь достойная цель, возможно, они и дотянули бы, выжили. Но какая цель могла их объединить? Уйти отсюда? Выбраться по канату, уходящему в небо? Чем дальше, тем несбыточней это становилось. Им было уже не по силам даже просто добраться до каната, подняться по скале-клыку. И неоткуда было ждать помощи — чем дальше, тем голоднее становилось на острове.

А стражники сбрасывали с галереи новых осужденных. Это происходило каждый день, а в иные дни и по несколько раз. Видно, там, наверху, отнюдь не решили всех своих проблем, устранив из жизни Року и Чампи. Видно, действовали там еще какие-то силы протеста и недовольства, скрытые, но вскрываемые, гибнущие в колодце — и все же неиссякаемые. В минуты казни Рока не мог не думать об этом. Сколько их, собратьев по несчастью? Собратьев ли?