Евгений Сыч - Ангел гибели

А если все они — Чампи? А если на острове вдруг в один прекрасный день появится еще один Чампи, что тогда? Этот остров не был предназначен для двоих, собственно, лишь один мог бы выжить, вдвоем они лишь долго, затяжно умирали от голода, бездействия, бессмысленности, несовместимости. Но втроем — это было бы за пределом. И тем не менее, как раз по законам вероятности, в конце концов вереница смертников должна была дать третьего. И это произошло.

Третий, выбравшись из водоворота, плыл к острову медленно, экономно расходуя силы. Голова его была наклонена, вся в воде, и мелькали только руки — без всплесков и брызг.

— А, — сказал Чампи, — третий. Вот мы его и схаваем.

— Что? — не понял, не захотел понять Рока.

— Схарчим, — резко сказал Чампи. — Жрать-то нечего. Что ж, втроем подыхать будем? — и впервые с начала сегодняшней казни он поглядел на Року: — Или ты — нет?

— Да! — быстро сказал Рока, отводя глаза. — Безусловно, да. — Потому что сопротивление не могло бы решить ни одной из проблем, лишь поставило бы новые. — Только я не могу.

— А, — отвернулся опять от него Чампи.

Третий выползал уже на отмель, и Чампи не стал добавлять ничего к сказанному, все и так было ясно.

Он подошел поближе к отмели, и Рока с удивлением и безотчетным страхом вдруг увидел в его руках нож. Это было невероятно, даже противоестественно — откуда? Рока лихорадочно соображал. На острове не было даже камня, только монолитная скала-клык, чудо природы, да песок. Раковина! — понял Рока. Остро заточенная, поблескивающая голубым перламутром. Ни разу Рока не видел, чтобы Чампи занимался изготовлением этого орудия, хотя уединиться даже при желании на острове было очень трудно, практически невозможно. «Однако сделал же, — подумал Рока, — сделал все-таки, прятал от меня. Зачем? Чтобы не насторожить? Ясно, ясно, спасибо, конечно, что так вышло. Только вряд ли, знаете ли…» Он не замечал, что пятится все дальше, пока не уперся спиной в твердое, в гладкий прохладный камень.

Он увидел еще, как Чампи пошел навстречу выплывшему, как протянул ему руку, помог выбраться на берег и как, когда тот упал вконец обессиленный, может быть, даже счастливый (как когда-то, в свой час, Рока и Чампи), когда он расслабился, веря, что борьба кончилась, что смерти больше нет, Чампи мягким, скользящим движением сгреб сухой, верхний слой песка и плеснул им, как водой, в глаза лежащему без сил человеку. Дальше Рока уже ничего не видел, словно ему, а не тому, третьему, залепило глаза колючим песком. Ему незачем было смотреть, он и так все чувствовал, познавал вместе с болью и горечью, вставшими внутри его, когда желудок застрял в горле, как кулак, а рвоты не было, и пустой пищевод тщетно пытался вытолкнуть несуществующую пищу.

Потом он пошел к воде (кажется, у воды была кровь, красные лужи уходили в песок, как в воронку) и долго полоскал лицо, чтобы смыть жесткий сухой песок.

— Эй! — окликнул его Чампи. Он протягивал что-то на грязной широкой ладони.

— Что? — опять не понимая, стараясь не понимать, спросил Рока, через силу раздвигая сведенные судорогой губы.

— Печенка. Ее можно есть сырой. Рока потряс головой.

— Нет! — его передернуло.

— Бери, бери, тебе говорят! — угрожающе скомандовал Чампи. — Бери, ну!

Он смотрел в лицо Роке, и тот протянул руку. Кто знает, что подействовало сильнее — слова, интонация, взгляд? Или голод? Очень трудно заставить человека делать то, чего он не хочет делать. В подавляющем большинстве случаев выполнение приказа означает, что исполнитель — пусть непроизвольно, пусть неосознанно, инстинктивно, подкоркой, нет, даже не подкоркой, а самыми тайными ее уголками — был согласен с приказом. Повиновение из страха возможно лишь тогда, когда страх катализирует или растормаживает другие эмоции, спрятанные под благопристойными нормами будничного существования.

Страх — это тоже своего рода сигнал к отступлению. У человека всегда есть выбор, когда есть страх. И если человек подчиняется приказу, он идет ему навстречу сам, по своей, а не по чужой воле.

— Ешь, чего девочку ломаешь, — сказал Чампи. Его лицо дернулось в улыбке.

Песок все еще впитывал кровь, и казалось, красные пятна отпечатаются здесь намертво.

Рока попробовал надкусить прохладную темную плоть. Рот не слушался его, зубы лязгнули и челюсти свело до боли. Он затолкал в рот весь кусок и сжимал горло, стараясь проглотить сразу, не разжевывая. Но не мог ни выплюнуть, ни проглотить.

— Не нравится? — захохотал Чампи. — Может, перчику не хватает или соли?

Он без конца смеялся, без конца говорил.

— Вы, чиновники, начальники, — говорил он Роке, объединяя в его лице весь мир, всех, кто сбросил его сюда, кто уничтожил его, Чампи, кто не позволял ему действовать по собственному усмотрению, — убить человека вы еще можете. Зажарить его живьем на площади — это пожалуйста. А съесть вот так, сырого, без соли и перца? Слабо? Да что там, сырого, жареного и то бы побрезговали. А? Почему? Потому что законом не велено. А что тебе сейчас до этих дурацких законов? Они — там, а ты — здесь. Тебя нет! Ты мертв для них и для их законов.

Его челюсти работали исправно. Он жевал и жевал, тело содрогалось, принимая пищу, от которой отвыкло. Которой не знало.

— Ешь, — говорил Чампи почти ласково, хихикая нервным коротким смешком. — Они, — он махнул рукой вверх, — будут только рады подкормить тебя. Небось, для того сюда всех и скидывают, чтобы мы с голоду не подохли. Казнь, называется. Что они, убить как следует не могут? Остров этот… Пива бы, — продолжал он. — Да что ты кривишься? Не хочешь? Ну, водички попей. Пивка бы, конечно, лучше. Под пиво бы интересней, да нету. Не позаботились они. Недодумались пива нам сюда сбрасывать.

Року опять замутило.

— Да куда ты? Что с тобой? — дальше Рока долго не слышал. Он опустил голову в воду и мотал ею под водой так долго, пока не начинал захлебываться, потом делал несколько глотков воздуха и снова прятал лицо в воду. Пищи в желудке уже не осталось совсем, тело стало пустым, освобожденным.

Наконец, он пришел в себя и поднялся, стряхивая с волос влагу.

— Моешься? Грехи смываешь? Тоже дело, — донесся до него невыносимо знакомый голос Чампи. Рока почувствовал, что руки и ноги его тяжелеют. Сейчас подойду, — он видел Чампи, сидящего над недвижным окровавленным телом, — и ударю ногой в висок. Подойду и ударю. — Чампи наклонился. — Нет, в шею. Сейчас он поднимет голову, и я ударю в шею пяткой, ногой, чем попадет. Какая разница? Только посильней, — он видел это место над ключицей. Он шел.

Чампи поднял голову. Рока остановился. Он наткнулся на взгляд, как на палку.

— Ага, — сказал Чампи, — проголодался. Конечно. Такой кусочек — разве норма для здорового мужика? На вот, держи. Поправляйся! Душа у меня переворачивается на тебя, голодного, смотреть.