Гейл Герстнер-Миллер - Тузы за границей

Хартманн судорожно вздохнул. На миг он отвернулся от нее, устремил взгляд на северный храм. Сара проследила за его глазами и увидела, что делегация с «упакованного борта» вошла внутрь. На площадке для игры в мяч было пусто и тихо.

– Я знал Суккубу, – наконец произнес сенатор, по-прежнему не глядя на нее, и она различила в его голосе дрожь. – Я познакомился с ней, когда она уже почти отошла от дел, и мы с ней встречались время от времени. Я тогда еще не был женат, а Суккуба… – Он обернулся к Саре, и она с удивлением заметила, что глаза у него влажно блестят. – Суккуба могла становиться кем угодно, понимаете? Она была идеальной любовницей на любой вкус. Она принимала такой облик, какой ты хотел.

В эту секунду Сара поняла, о чем дальше пойдет речь. И замотала головой.

– Для меня, – продолжил Хартманн, – она нередко становилась Андреа. Знаете, вы были правы, когда сказали, что мы с вами оба одержимы. Андреа и ее смерть преследует нас. Если бы она не погибла, возможно, я бы уже через полгода и думать о ней забыл, как это случается со всеми подростковыми увлечениями. Но благодаря Роджеру Пеллмену Андреа осталась в моей памяти навсегда. Суккуба… она проникала к тебе в голову и использовала то, что там находила. Внутри меня она обнаружила Андреа. Поэтому, когда во время восстания она увидела меня, когда она захотела, чтобы я спас ее от обезумевшей толпы, она приняла тот облик, в котором показывалась мне всегда, – облик Андреа. Я не убивал вашу сестру, мисс Моргенштерн. Я признаю себя виновным в том, что воображал ее в своих мечтах, и больше ни в чем. Ваша сестра была моим идеалом. Я ни за что бы не причинил ей зла. Не смог бы.

«Этого не может быть».

А как же странные факты, которые она собрала за все время после того, как впервые просмотрела видеозапись гибели Суккубы? Прежде она думала, что ей, в отличие от ее родителей, удалось не сделать из памяти Андреа всепоглощающего культа и навсегда оставить убитую сестру в прошлом. Лицо Суккубы не оставило от всего этого камня на камне. Трясущейся рукой она написала статью, которая в конце концов принесла ей Пулитцеровскую премию, думая, что все это ошибка, жестокая насмешка судьбы. Но Хартманн был там!

Она считала, что сенатор появился на свет в Огайо. Лишь потом Сара узнала, что он не просто из Цинциннати, а еще и жил с ними по соседству и учился в одном классе с Андреа. Внезапно исполнившись подозрительности, она предприняла еще одно расследование. Загадочные смерти и проявления насилия, казалось, повсюду преследовали Хартманна: в юридической школе, в муниципальном совете Нью-Йорка, когда он занимал должность мэра, когда он был сенатором… И каждый раз Грег Хартманн оказывался непричастным. Всегда находился кто-то другой, у кого был мотив и желание. И все-таки…

Она принялась копать дальше. И обнаружила, что в тот день, когда погиб Джетбой и над ничего не подозревающим миром развеялся вирус дикой карты, пятилетний Грег с родителями находился в Нью-Йорке – они проводили там отпуск. Им повезло. Ни у кого из них никогда не было замечено никаких признаков заражения. И все же, если Хартманн был скрытым тузом, «тузом в рукаве», как это именовали…

Логическая цепочка была надуманной. Зыбкой. Ее инстинкт журналиста прямо-таки упрекал эмоции в необъективности. Но это не мешало Саре ненавидеть его. Она всегда присутствовала – убежденность, что во всем виноват он. Не Роджер Пеллмен, а Хартманн.

Последние девять лет, если не больше, она верила в это.

И все же Хартманн сейчас не казался ей ни опасным, ни недобрым. Он терпеливо стоял перед ней: гладко выбритое лицо, высокий лоб, лысеющий и покрытый испариной от зноя, намечающиеся изменения в фигуре, связанные с сидячей работой. Мужчина не попытался отвернуться, не дрогнув, встретил ее испытующий взгляд. Сара обнаружила, что просто не может представить себе, как он убивает кого-то или делает кому-то больно. Если человек упивался чужой болью, в ее представлении, это должно было в чем-то сказываться: в жестах, в глазах, в голосе. В Хартманне ничего такого не было. Зато имелась какая-то внутренняя сила, невероятное обаяние, и он не производил впечатления опасного человека.

«Разве он стал бы рассказывать тебе о Суккубе, если бы ему было все равно? Разве убийца стал бы так откровенничать перед совершенно незнакомым человеком, особенно перед враждебно настроенной журналисткой? Разве жизнь каждого человека не сопровождает насилие? Поверь ему».

– Мне… мне надо подумать, – пробормотала она.

– Я больше ни о чем и не прошу, – ответил он негромко. Потом вздохнул, обвел взглядом прокаленные солнцем развалины. – Пожалуй, мне нужно возвращаться к остальным, пока не пошли разговоры. Судя по тому, как Дауне шпионит за мной, он может распустить любые слухи. – Хартманн невесело улыбнулся.

Сенатор двинулся к лестнице. Сара хмуро смотрела на него; в мозгу у нее крутились самые противоречивые мысли. Проходя мимо нее, Хартманн остановился. Его рука коснулась ее плеча, прикосновение было теплым и ласковым, а лицо мужчины – исполнено сочувствия.

– Я придал Суккубе облик Андреа, и мне очень жаль, что это причинило вам боль. Меня это тоже мучает. – Рука соскользнула; он оглядел змеиные головы, обрамлявшие вход. – Андреа убил Пеллмен. И не кто иной. А я попал в вашу историю совершенно случайно. Думаю, нам лучше быть друзьями, чем врагами.

Казалось, он на миг заколебался, словно ждал ответа. Сара смотрела на пирамиду, не решаясь ничего сказать. Все противоречивые чувства, связанные с Андреа, нахлынули на нее разом: ярость, боль утраты, горечь и еще тысяча других. Сара не смотрела на Хартманна – не хотела, чтобы он увидел это.

Когда у нее не осталось сомнений, что он ушел, она опустилась на корточки и прижалась спиной к колонне в виде змея. Уткнулась лбом в колени и дала волю слезам.

У подножия лестницы Грег поднял глаза на храм. Его наполняло мрачное удовлетворение. Под конец он почувствовал, как ненависть Сары растаяла, словно туман в солнечных лучах, оставив после себя лишь слабые отголоски.

«Я сделал это без тебя, – обратился он к дремавшей внутри него силе. – Ее ненависть отбросила тебя, но это ничего не изменило. Она – Суккуба, она – Андреа, я сам заставлю ее прийти ко мне. Она моя. Я не нуждаюсь в твоей помощи, чтобы подчинить ее своей воле».

Кукольник безмолвствовал.

Юный индеец-лакандон [18] закашлялся: в ноздри проник едкий запах дыма с края только что расчищенного поля. Кому-то надо было остаться и приглядеть за тем, как кусты, которые они вырубили, превращаются в золу – ею потом удобрят землю на мильпе [19]. Огонь горел ровно, и он отошел в сторону от дыма. Все остальные отправились домой вздремнуть, да и на него самого влажное тепло нагоняло дрему. Он расправил на коленях длиннополую белую рубаху и принялся за холодные тамалес [20] – скудный обед.