Дмитрий Старицкий - Путанабус. Лишние Земли лишних

– Наташа! Тревога! Звони Борису! Мобильник на столе!

Мужичок попался в мои руки жилистый и не слабый, но, к его несчастью, малого веса, потому оторвать от девчонки его удалось быстро, хоть этот гад и влепил мне не глядя каблуком по голой плюсне.

Больно!!!

Освобожденная женщина Востока, заревев гудком морского парохода, выдернула лыжную палку из первого налетчика, который так и остался валяться на полу, стала ею бить второго налетчика, которого держал я, попадая при этом по мне каждый третий раз. Не-е… Ну мать вашу так, козу горную! Я так не договаривался. Больно же!

Потом оказалось, что Сажи мне, наверное, жизнь спасла. Потому что била того кренделя по рукам, которыми он пытался достать пистолет. Смог бы достать – пристрелил бы меня на хрен в упор. И все…

Но это выяснилось потом, а пока: два удара ему, один – мне. Бамбуковой палкой!

На Сажкин рев, как чертик из табакерки, явился большой и страшный Доннерман, с топотом, грохотом и нервическим русским ором:

– Все на пол, мля! Работает ОМОН! [347]

«Цирк с конями! – подумал я, удерживая выворачивающегося бандита и заламывая ему руки за голову. – Что-то больно быстро Боря по звонку прибежал, Наташка, наверное, только-только отзвониться успела, если вообще проснулась».

Сержант с ходу пробил хорошее пенальти находнику по копчику, отчего тот в моих руках сразу обмяк.

Потом, мимоходом содрав с Сажи пояс, Доннерман стал им вязать бандиту руки.

Внимательно посмотрев на Бориса, я начал сползать по стенке, карябая себе спину и нервически хихикая. Он был обут в тщательно зашнурованные форменные берцы, одет в красные трусы-боксеры и ремень с кобурой и мобильником, накинутым на плечо на манер берендейки [348]. Форма «ноль» – трусы в скатку!

Картина маслом.

Глухая ночь.

Экономный ночной светильник.

Узкий гостиничный коридор.

В нем я – абсолютно голый.

Сажи в халатике, распахнутом торчащими сосками, открывая нашему взору православный крестик между холмами грудей, плоский живот и красивое место схождения ног, покрытое вычурно подстриженным курчавым каштановым волосом.

Доннерман в омоновском неглиже.

И пара поверженных дуболомов под нашими ногами.

Посмотрели мы друг на друга и заржали, как кони.

Точно – цирк!

Потом сержант профессионально обшмонал находников, отложив к стене два пистолета «Глок-17» [349], два запасных магазина к ним, маленький пистолетик из кобуры, найденной на щиколотке бандита, пронзенного бамбуком. В ту же кучу полетели складная наваха [350], два бумажника, никелированные наручники, нехилый латунный кастет, связка ключей и охотничий манок [351]на них в качестве брелока.

Связанному локтями за спиной полуживому бандиту его же наручниками зафиксировали ноги. По ходу этого действия Сажи подсуетилась и с мстительным удовольствием голой пяткой расквасила бандюгану нос, отправив того снова в нокаут.

Под другим кренделем, которого я пырнул лыжной палкой, растеклась приличная лужа черной крови.

Боря приложил два пальца к его сонной артерии.

Я вопросительно посмотрел на Доннермана.

Сержант отрицательно покачал головой.

– Труп, – сказал он, – ты ему печень пробил.

Доннерман выпрямился, отцепил мобильник и, негромко бубня, стал по нему вызывать патруль.

В это время на лестнице послышался осторожный скрип обуви на деревянных ступеньках.

Доннерман кивнул мне на кучу пистолетов и показал рукой хватательное движение, не переставая вполголоса общаться с дежурным.

Я быстро подхватил в правую руку «Глок», а в левую – запасной магазин и переместился к выходу на лестницу, где неожиданно лицом к лицу столкнулся с еще одним поздним посетителем, который держал наготове большой черный пистолет. Нацеленный в мой живот!

«Ну вот и все…» – пронеслось под черепной коробкой, потому как свое оружие я даже не удосужился проверить на наличие патрона в стволе.

Вдруг рядом со стуком распахнулась дверь, и грохнул выстрел, отзываясь гулким звоном в ушах.

Череп бандита с правой стороны от глаза до уха вмиг разлетелся на куски, как от внутреннего взрыва, обильно орошая стену кровью и мозгом. В воздухе вспухло облачко кровяной пыли. Бандит, даже без части головы, на удивление крепко стоял на ногах, как бы еще раздумывая о смысле бытия. Потом разом рухнул, выронив большой пистолет на мою многострадальную ногу, и так уже отдавленную.

Это был польский «ВиС-35 Радом» [352]. Тяжелая штука. Очень чувствительная, когда ею по ноге…

Напротив лестницы, в проеме открытой двери, стояла Ингеборге, одетая только в распущенные волосы и черные трусики в мелкий цветочек. В ее вытянутой руке дымился верхним стволом маленький ювелирный «дерринджер», подаренный ей Кинг-Конгом Дональдом на американской Базе. Грудь ее учащенно вздымалась. Глаза горели. Валькирия!

– Убери пестик подальше, – крикнул ей сержант, – щас патруль примчится.

Я шагнул к Ингеборге, страстно поцеловал ее в губы и хрипло прошептал:

– Я твой должник, любимая.

Ингеборге ответила на мой поцелуй, но меня, кажется, не расслышала. Радужной оболочки в глазах практически не было видно – один большой зрачок. Как только мои руки ее обняли, так сразу она обмякла и повисла на них.

«Дерринджер» со стуком упал на пол.

Вслед за ним последовал «глок». Мешал он мне.

– Все хорошо, родная, все уже кончилось, – приговаривал я, одновременно встряхивая ее крупную тушку и пытаясь увести в сторону кровати. Но это было тяжело: Ингеборге – девушка крупная и была как не на своих ногах.

В номере на соседней койке сидела в позе лотоса Антоненкова, глядя на меня широко распахнутыми глазами, и, казалось, сейчас вскинет голову и завоет, как волчица на луну.

– Что сидишь, – крикнул я ей, – помогай давай!

– Давай или помогай? – неожиданно переспросила она совершенно спокойным голосом. Даже слегка кокетливым.

– Нашла время для шуток, – прошипел я. – Быстро!

Положив с помощью Антоненковой Ингеборге на ее кровать, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

В коридоре Борис стоял рядом с обалдевшей Сажи в позе буквы Зю, пытаясь засунуть Ингин «дерринджер» за голенище плотно зашнурованного берца. «Глок», который был у меня, вновь лежал в куче трофеев. «Радом» был там же.

В раскрытую дверь моего номера было видно вжавшуюся в угол голую Наташку. Она прижимала пальцы ко рту и смотрела на все дурным глазом.

Я бросил ей махровый халатик.

– Укройся и сиди здесь. Сейчас патруль пожалует.

И закрыл дверь.

А по лестнице уже уверенно грохотали несколько пар тяжелых ботинок.

Борис наконец-то перестал мучиться дурью с берцем и, выпрямившись, засунул «дерринджер» за резинку трусов.

Фу-у-у… Успели.