Евгений Прошкин - Механика вечности

Только сейчас я испытал настоящий испуг. Постовой к захвату отнесся спокойно, и это означало, что я попал в руки правосудия, а не загадочной русской мафии, о которой известно лишь то, что она существует.

— Вы кто? — осмелился я наконец спросить.

— А разве я не представился? — искренне удивился тот, который спрашивал документы. И широко, как Гагарин на фотографии, улыбнулся. — Оперуполномоченный лейтенант Орехов.

— Очень приятно, — сморозил я.

— Не зарывайся, не надо, — предупредил Орехов.

Сквозь затемненные стекла город выглядел по-вечернему умиротворенным. Его жителям не было никакого дела до черной «Волги», несущейся по полосе для спецтранспорта.

— Не жмет? — участливо поинтересовался веселый опер. Он поднял левую руку и потряс ею в воздухе — вслед за ней потянулась и моя правая, и до меня дошло, что я сижу на коротком хромированном поводке наручников. — Браслеты не жмут, говорю?! — гаркнул Орехов мне в самое ухо. Он отчего-то заржал, хлопая себя по ляжкам твердыми блинами ладоней, и моя кисть угодливо задергалась в такт.

Поездка закончилась во дворе большого желтого дома на Петровке. Из машины мы вылезли втроем: я, Орехов и его шеф. Зайдя в здание через скромный, явно не парадный вход, мы поднялись по лестнице, и коричневый пиджак предъявил вахте удостоверение. После гудящего томления в лифте я очутился в начале длинного коридора с вытоптанной дорожкой. По обеим стенам шли ровные шеренги одинаковых дверей с латунными номерами и картонными табличками. Шрифт на них был таким мелким, что ни званий, ни должностей я разобрать не мог.

Дойдя до середины коридора. Лысый остановился. Карточка с фамилией на двери отсутствовала.

Комната смахивала на подсобное помещение — она казалась слишком неодушевленной даже для милицейского кабинета. Между казенными шкафами из ДСП был втиснут письменный стол, покрытый слоем пыли; сбоку, на свободном пятачке примостился стул с так называемым мягким сиденьем из грубой ткани. На широком подоконнике загибалось какое-то растение в треснувшем пластмассовом горшке. Под самым потолком на стене явственно проступал светлый прямоугольник от недавно снятого портрета.

За столом восседал грузный мужчина предпенсионного возраста с отечным лицом.

— Федорыч, забирай, — сказал Лысый, и Орехов расстегнул браслеты — сначала свой, потом мой.

Провожатые удалились, оставив меня наедине со следователем. Ожидая начала беседы, я неловко встал в центре комнаты, но Федорыч не торопился. Он продолжал сидеть, уставившись на мои ботинки, и, чтобы как-то о себе напомнить, я переступил с ноги на ногу.

— Знаешь, на кого руку поднял? — вкрадчиво произнес он.

— Это какая-то ошибка.

— Плохо играешь, — помедлив, заметил Федорыч. — Что в чемодане?

— Рукописи.

— Показывай.

Он брезгливо потрогал папки и бросил их обратно. Потом осторожно, как сапер, простучал стенки кейса.

— А здесь? — спросил он, встряхнув дискеты.

— То же самое.

— А в тетрадке?

— Сюжеты для будущих книг.

— Ташков, ты что, писатель?

— Балуюсь.

— Понятно. А в свободное от баловства время тачки уводишь, — заявил он с такой уверенностью, что мне стало тоскливо.

Миша — угонщик? Чушь. Он неспособен, да и не было такого в моей биографии. Но что это за странный арест? Почему меня не допрашивают, не заполняют никаких документов? Будто с Петровки я прямиком отправлюсь в лагерь.

Машинка лежала с самого края. Эту проблему она могла бы решить одним махом: прыг, и я дома. И Миша расплачивается за свои грехи самостоятельно.

— Ничего я не увожу, — заявил я, однако следователя это, похоже, не убедило.

— Конечно. Особенно вчера. Не увел красный «ЗИЛ-917», не разбил ему левый бок, а вечером не бросил его на улице Андреева.

— Я вчера с женой был. Весь день.

Следователь смерил меня взглядом и многозначительно улыбнулся.

— Если бы я вел твое дело, я бы тебе этого не сказал. Ну, по крайней мере, не сейчас. А так скажу. Вчера вечером тебя, пьяного в тесто, видели у метро «Коньково».

— Не может быть.

— Само собой, — дружелюбно отозвался Федорыч. — Я бы удивился, если б ты что-нибудь запомнил. По рассказам свидетелей, гражданин Ташков обливал прохожих шампанским и предлагал им взять у него автограф.

Ну, Мишаня! Все-таки не удержался, сволочь. На подвиги потянуло! И ладно бы еще нахамил кому-то, а то покататься захотелось! На чем? На спортивной тачке ценой в добрую квартиру!

Я робко присел на стульчик. Машинка по-прежнему лежала на расстоянии вытянутой руки. Смываться нужно было прямо сейчас, пока меня не отправили в камеру. Я незаметно повернулся, чтобы схватить машинку одним движением. Потом надо успеть набрать дату и время. Если у толстяка хорошая реакция, то максимум, на что он способен, — это прыгнуть за мной, но дома, в две тысячи шестом, хозяином положения буду я, и уже ему придется доказывать, что он не верблюд. Да, я успею. Пока он опомнится, пока обойдет свой необъятный стол…

А еще он может выстрелить. Не сигать через мебель, а натравить на меня маленькую стальную пиявку, при его комплекции это намного логичней. Но, даже если он и промахнется, я перемещусь в точно такой же кабинет на Петровке. Вот будет потеха, когда через пять лет мы с ним встретимся вновь! А к посягательству на автотранспорт мне припаяют еще и побег.

Дверь широко открылась, и я остро пожалел о своей нерешительности.

Вошедший в кабинет занял остатки свободного места. Мне стало нечем дышать, будто своим телом незнакомец вытеснил из помещения весь кислород. Его торс распирали тугие мышцы, а голова была большой и круглой, но мне показалось, что внутри его черепа находится не мозг, а негодование, вскипевшее и застывшее в таком состоянии навсегда — как пенопласт.

— Здорово, Федорыч!

— Он? — довольно спросил следователь.

— О-он, — протянул амбал, медленно и страшно надвигаясь.

— Коля, не здесь! — предостерег его Федорыч.

— Вы ошиблись! — воскликнул я. — Вы что-то перепутали!

— Щас я тебя, падла, перепутаю! О-он, точно он, — еще раз подтвердил могучий Коля следователю и снова повернул свой глобус ко мне. — Вчера, гаденыш, на моих глазах! И еще ручкой вот так!..

Этот симбиоз мяса и злобы вряд ли был старше меня, но обращение «гаденыш» звучало из его уст вполне обоснованно.

Коля показал, как я махал рукой, садясь в шикарный автомобиль, и я заразился его яростью.

— Решай быстрее, что с этим говнюком — тебе оставить или оформлять? — поторопил следователь.

Амбал, покачивая головой, внимательно меня осмотрел, производя в уме какую-то калькуляцию.

— На хрена он мне сдался? Раскручивай его по полной, Федорыч. Почем у нас угон?

— Трешка от силы, — скривился тот. — Тем более тачка вернулась. Год-полтора. И условно.