Евгений Прошкин - Механика вечности

— Я рискну жизнью близкого мне человека.

— Был бы толк, — равнодушно отозвался Колян.

По бульвару медленно, как на параде, катили БМП. Новенькие скаты издавали оглушительный гул, от которого дребезжали стекла и вибрировали внутренности.

— Не было этого? — спросил я.

— Нет.

Предложение переместиться во времени Коляна не шокировало. Управляться с дыроколом было не сложнее, чем с будильником, и Куцапов к нему отнесся как к новому бытовому прибору, который нужно освоить и использовать по мере необходимости.

Возможно, Колян просто не умел удивляться — в дыру он вошел, словно в свой туалет: не жмурясь, не оборачиваясь. Первое путешествие он проделал спиной вперед, потому что держал за ноги Куцапова-старшего. Оставить тело в неизвестной версии я не решился.

За БМП ползли два армейских джипа и два крытых грузовика с желтыми табличками «Люди». Замыкала колонну машина «гибели» с включенной мигалкой.

— Не было их позавчера. Точно не было, — угрюмо повторил Куцапов.

Мир растрескался на множество мелких фрагментов, но все еще держался. Кусочки знакомой картины поочередно отклеивались и срывались куда-то в бездну, а на их месте возникала безумная абстракция кисти Тихона. Судить о новом полотне по нескольким осколкам было преждевременно, но то, что уже открылось глазу, не сулило ничего хорошего. На моих глазах погибало не только время, но и пространство — та территория, на которой я жил. Вместо нее громоздилось что-то несуразное, абсолютно непригодное для существования. Танки вокруг храма, БМП на Тверском. Видно, Тихону показалось мало двух глобальных войн двадцать первого столетия, и он решил покончить с планетой раз и навсегда.

— Колян, а почему ты меня забрал с Петровки?

— Я — тебя?

— Как раз сегодня меня сцапал Федорыч — за твою машину.

— Погоди, Миша, мы же в понедельнике. А угнали вы ее в среду. Я и правда хотел к Федорычу обращаться, но не успел — вы сами вернулись.

— Да, что-то я заездился. От этих перебросов голова кругом. Но ты ведь приходил. И забрал обоих.

— А кто там еще был?

— Тоже я. Меня для гарантии арестовали в двух экземплярах.

— Ну и что потом?

— Явился ты и попросил Федорыча замять.

— И он послушал?

— Ты очень попросил. Знаешь, что я думаю? Тебе придется его навестить, только не сейчас, а попозже, чтобы я не поехал в издательство и не встретил Кнута.

— Я в твоих расчетах ни хрена не понимаю. Что нужно сделать?

— На Петровку, Колян. Потом возвращайся домой и жди. Надеюсь прийти с Тихоном. А там, может, и старшего воскресим. Водки с ним еще выпьешь. Никогда с самим собой не квасил?

— Если б он не велел тебе помогать, послал бы я тебя вместе с твоей штуковиной.

— Нельзя, Колян. Я придумал, как бороться с этой сволочью. Я теперь фигура. На меня полмира молиться должно.

— А остальная половина?

— Остальная никогда не молилась. Никогда и никому.

Больше всего я опасался, что в Москве изменились некоторые названия и адрес Фирсова стал пустым звуком. К счастью, искомая улица здесь существовала и находилась она не так уж далеко.

Подъезд был чистым, без фекалий и настенной живописи, а воздух казался насыщенным какими-то благовониями. Звонков было два: верхний, нормальный, и нижний — с проводкой, обрывающейся в никуда, закрашенный вместе с наличником.

Я нажал на пыльную кнопку и не успел вытереть палец, как дверь открылась. Иван Иванович вышел в спортивном костюме. Выглядел он гораздо крупнее, даже брюшко небольшое висело, впрочем, довольно аккуратное и для полковника позволительное.

— Ну, — потребовал он, щупая меня взглядом.

— Здравствуйте, я от Аллы Генриховны, брат ее.

Это прозвучало как просьба о подаянии. Хорошо хоть, не поклонился.

— У нас с ней все кончено, — строго произнес Фирсов и чуть потянул дверь.

Закрывать ее Иван Иванович не собирался, он лишь честно отыгрывал текст.

— Дело в том, что всплыли некоторые обстоятельства… — я попытался взять реванш за неказистое вступление и высказал это таким тоном, будто некая Алла Генриховна, моя родственница, и впрямь попала в щекотливую ситуацию.

— Проходите, — предложил Иван Иванович и посторонился.

Я заметил, что Фирсов остался доволен сценой, во всяком случае, если кто наш разговор и слышал, вряд ли он что-то заподозрит.

Фирсов проводил меня в кабинет. Письменный стол, компьютер, аквариум с подсветкой и Книжный стеллаж во всю стену — ни дать ни взять литератор.

— Что здесь? — спросил Фирсов, принимая письмо.

— Пьеса Чехова.

Он педантично расправил замявшиеся уголки и распечатал конверт. В точности выполняя инструкцию, я встал в центре комнаты и опустил руки по швам.

— Иван Иванович, прежде чем как-либо реагировать, дойдите, пожалуйста, до конца, — осторожно напомнил я.

— Не учи, любезный, — бросил он, не отрываясь от листа.

Прочитав послание, Фирсов сразу убрал его в карман и неуютно присел на столешницу.

— От кого?

— Там все написано.

— Не все.

— Все, что нужно.

Он покусал большой палец и, не вынимая его изо рта, сказал:

— Вы блефуете.

— Там все написано, — проговорил я как можно жестче. — Мне нужен ответ.

— А что еще тебе нужно?

— Троих людей из группы захвата. В четыре часа на «Третьяковской».

— По чью душу?

— Высокий мужик, волосы рыжие, вьются. Баки. Скорее даже бакенбарды.

— Кто такой?

— По вашему ведомству не проходит.

— Двоих, — сказал Фирсов, подумав.

— Иван Иванович, мы не на базаре.

— Двоих будет достаточно.

— Он вооружен.

— И очень опасен, — усмехнулся Фирсов. — Ладно. Какие гарантии?

— Об этом мне ничего не известно. Берете рыжего, везете ко мне, и мы расстаемся. Больше я вас не потревожу.

Выходя из квартиры, я затылком ощущал желание Фирсова огреть меня чем-нибудь тяжелым. Фирсов удержался — похоже, сведения, содержащиеся в письме, действительно представляли для него серьезную угрозу. Интересно, что этот старый гриб там накалякал? Надо было плюнуть на мнимую порядочность и прочитать. Ах, Иван Иванович, знаток психологии! Потому ты и не доверил конверт Куцапову, что он вскрыл бы его сразу, как только выбрался из бункера.

Чем же мог запугать дряхлый генерал-лейтенант бравого полковника? Уж наверно, не подробностями из частной жизни мифической Аллы Генриховны. «Зачем нам в ФСБ такие офицеры, которых можно одной писулькой согнуть в бараний рог», — пронеслась в сознании сталинско-бериевская мысль, пронеслась и полетела дальше, сейчас мне было не до нее. Пока Фирсов дергал за свои рычажки и веревочки, от меня требовался сущий пустяк: поспеть на «Третьяковскую» к четырем.

Деньги из моего времени превратились в разноцветный мусор, а клянчить у Куцапова я не стал, поэтому о такси не могло быть и речи. В кармане нашелся замусоленный билет. «Действителен в течение 30 дней с момента первого прохода». Не думал, что он снова мне пригодится.