Евгений Прошкин - Слой

— Не суди по себе. Мне здесь комфортно, вот и все.

— Служить в Гвардии?! — вскинулся Константин. — Да ты хоть знаешь...

— До фени, — перебил его Борис. — Искать справедливости — это для таких маньяков, как ты. Скольких ты ухлопал за свои тридцать лет? И все — во имя счастья.

— Тебя что, агитировать подослали?

— Это ни к чему. Здоровья у тебя — кот наплакал. Скоро отрубишься на сутки-двое, а место напарничек твой займет. Его агитировать не надо, он и без того барабанит исправно.

— Слушай, гуру хренов... Убей ты меня. Прошу! Давай договор: ты меня здесь кончаешь, а я тебя там хороню по-человечески. Перевезу на кладбище, крест поставлю. Честное слово! А хочешь памятник из мрамора? И гроб с золотыми ручками! А?

— Не мешай мне читать.

Костя уставился в потолок. Стенные плафоны рассеивали свет книзу, и подвесные панели были похожи на беззвездное небо. От нечего делать он промурлыкал несколько популярных мелодий и, все так же глядя вверх, сказал:

— Странно... Я жену свою встретил. Ее тоже... того. Представляешь, у них там кланы — горняцки, мануфактурный... черт-те что.

— Видал я этот мирок. Не слишком уютно.

— Ты там небось люмпеном каким-нибудь числишься, вот тебе и неуютно.

— А супруга твоя?

— В бригадирах ходила.

— Пока не грохнули, — спокойно добавил Борис.

— А где ты еще был?

— Шесть слоев посмотрел, потом надоело. Особой разницы нет.

— Все шесть — дерьмо?

— Нормально, — пожал плечами Борис. — Люди везде живут.

— Философия растения.

Борис не возражал, но и за книгу браться не торопился. Костя догадывался, что убиенный психолог чего-то от него ждет, — ведь неспроста же, в самом деле, он выбрал слой с Борисом-ментом, — но вот чего конкретно...

— И хочется и колется, да? — спросил Константин. — Надо поделиться своей гениальностью, а не с кем. Так поделись же, не томи душу!

— Рано тебе еще, маньяк. Может, потом как-нибудь. А может, никогда.

— Трудно это — сознательно перескакивать в другой мир?

— Переключаться, я так это называю. Все равно что галстук завязать. Элементарно — когда умеешь.

Он хотел сказать что-то еще, но из его угла неожиданно донесся короткий писк рации.

— Да?.. Понял. Отбой. Все, теряй сознание, — велел он Константину. — Сиделка идет.

— А спровадить нельзя?

— Я и так ее на час к подружкам отсылал. Заложит. А у меня выслуга, следующая звездочка на подходе.

Дверь открылась, и в палату вплыло светлое пятно. Костя настолько привык к темноте, что халат ему казался почти ослепительным.

— Больной в порядке? Воды не просил?

— Женщину требовал, — сказал Борис. — У него из всего организма только один орган уцелел.

— Половой? — хихикнула девушка. — А что, это мы можем.

Константин сквозь прищуренные веки заметил, как светлое пятно разделилось пополам — посередине осталось что-то гибкое, смуглое, с белым треугольником на уровне бедер.

— Гляди, реагирует! — воскликнула медсестра. — Нет, Борь, кроме шуток! Пульс участился! А теперь?

Халат заколыхался. Костя приказал себе не смотреть и не думать, но глаза сами собой выкатывались и лезли вперед. Девушка подошла вплотную, и он увидел, что белый треугольник болтается у нее в руке, а там, где он был...

«Отвернуться бы, — с тоской подумал Костя. — Так ведь не пошевелишься...»

— Мамочки! Борька! Это ж научная революция! У него давление подскочило!

— На тебя у всех подскакивает. Хватит над трупом глумиться, за это статья есть. Лучше иди сюда.

Сестричка развернулась и приблизилась к Борису. Костя наконец заставил себя зажмуриться, но заткнуть уши было невозможно, и ему пришлось выслушать все — от первого скрипа кожаного ремня до последнего «аааххххх», который девушка произнесла так, что он чуть не спрыгнул с койки.

— Как там наш больной? — спросила она, отдышавшись.

Из угла прошлепали босые пятки, и Константин ощутил склоняющееся над ним тепло.

— Ой, мамочки! Помирает! Борька, у него же пульс!.. Жми на вызов! Где мои трусы? Да погоди дай одеться. Дотрахалась, дура! Да одевайся, не сиди! Ой, мамочки, что будет...

То ли под впечатлением ее паники, то ли от настоящего приступа, Костя постепенно перестал чувствовать тело — сначала конечности и торс, затем голову. Какое-то время он еще контролировал мимику, потом просто знал, что у него есть лицо, потом лишился и этого. Его неодолимо тянуло вверх, под потолок, к беззвездному небу. Оторвавшись от задыхающейся оболочки, он хладнокровно осмотрел палату — с высоты она почему-то виделась освещенной.

— Фу, стабилизировался, — проговорила медсестра. — Ты врача вызвал?

— Не-а.

— Почему?

— Да я подумал: сдохнет — невелика потеря.

— Только не в мою смену! — суеверно бросила девушка.

Костю продолжало выталкивать, пока потолок не разомкнулся и не пропустил его сквозь себя. Выше почему-то был не чердак и не жаркий московский воздух, а какие-то пыльные тряпки. Шторы. И прохладная труба с наручниками.

— Он что, каждый день туда возвращается? Вчера, сегодня...

Людмила сняла с софы покрывало и, свернув его квадратиком, подложила Косте под голову.

— Да, последнее время что-то зачастил, — проворчал Петр.

— Меня тоже дергало, — пожаловалась она. — Вернее, дернуло. Один раз всего.

— Ну и как там? — спросил он скорее из вежливости.

— Не хочу рассказывать. Плохо. Зато... — Она что-то вспомнила и усмехнулась. — Когда пришла в себя, стала богаче на сто баксов.

— А... гм. Значит, это не ты была? Урки не к тебе приставали? И...

— И потом — в кресле, на полу, на столе тоже не я.

— Жаль.

Она одарила его тем улыбающимся взглядом, когда не знаешь, хотят ли тебя затащить в постель или собираются влепить пощечину.

— Проехали. Дружок твой когда очухается?

— Это непредсказуемо. А что? Интересуешься, сколько в нашем распоряжении? — Петр осклабился, но посмотрел ей в глаза и отодвинулся подальше. — Перебор, согласен. Прощенья просим.

— Сам хамишь, сам извиняешься. Какой ты, однако, самодостаточный. А про Костю я вот к чему: частые провалы говорят о том, что он выкарабкивается — там. Настанет день, когда он выздоровеет. И не вернется.

— А ты? С тобой такое может случиться?

— Я справилась. Второго провала не будет, мне там делать нечего, — категорично заявила Людмила.

Она встала у окна и, отдернув шторы, выглянула во двор. Петр почувствовал жгучее желание подойти к ней и обнять — просто обнять, без дальнейшего продвижения. Но даже и на такую малость он не решился. Видели бы его терзания мужики из сотни...

Костя шевельнулся и, сонно подняв голову привычно испугался.

— Зачем вы меня привязали? — запричитал он. — Отпустите! Я ничего...

— О-о-о! — простонал Петр. — Иногда мне кажется, что он меня разыгрывает. Скучно парню, вот он и устраивает всякое.