Урсула Ле Гуин - Город иллюзий

— Как давно? — спросил он наконец.

Он заглянул наконец на мгновение в эти чужие для него глаза.

— Шесть лет по земному летоисчислению, врач Ромаррен.

Длительность земного года приблизительно была равна длительности одного лунокруга.

— Как долго, — прошептал он.

Он был не в состоянии переварить это.

Его друзья, его соратники по полету, выходит, были уже давно мертвы. И он был один на Земле.

— Шесть лет?

— Вы ничего не помните об этих годах?

— Ничего.

— Мы вынуждены были стереть рудименты памяти, которые вы, возможно, имели об этом времени, для того, чтобы восстановить вашу первоначальную память и истинную личность. Мы очень сожалеем об этой потере, об этих шести годах, но воспоминания о них не были ни нормальными, ни приятными. Преступные злодеи сделали из вас создание еще более жестокое, чем они сами. Я рад, что вы ничего не помните, врач Ромаррен.

Он был не только рад, но и полон ликования.

У этого человека, видимо, очень ограниченные чувственные способности, либо нет приличной тренировки. В противном случае его защита была бы получше.

У самого же Ромаррена телепатическая блокировка была безупречной. Все больше и больше увлекаясь подслушанными обертонами разума этого человека, которые служили свидетельством фальши или неискренности того, что говорил Абендабот, вследствие продолжавшегося отсутствия ясности собственного мышления Ромаррен вынужден был мобилизовать все свое умение анализировать и делать правильные выводы. Как могло пройти шесть лет, не оставив ни одного воспоминания? Однако прошло сто сорок лет, пока их корабль со скоростью света летел с Вереля на Землю, и из всего этого вспомнился только один момент, к тому же ужасный, длившийся целую вечность…

Как назвала его эта безумная женщина?

Она выкрикивала какое-то имя. Какое?

— Как меня звали в течение этих шести лет?

— Звали? Вы имеете в виду — среди туземцев, врач Ромаррен? Я не знаю, какое имя они вам дали, не говоря уже о том, что они могли не дать вам никакого.

«Фальк! Она назвала меня Фальк!» — мелькнула в его голове мысль.

— Друг мой! — неожиданно он произнес на Галакте верельскую форму обращения. — Если вы позволите, я хотел бы немного побыть один, а поэтому попросил бы вас покинуть меня ненадолго.

— Конечно, врач Ромаррен. Ваш молодой друг Орри с нетерпением ждет встречи с вами. Послать его сюда?

Но Ромаррен, высказав свое пожелание и услышав, что оно будет исполнено, был уже где-то не здесь. Он отключился от реальности, воспринимая ее просто как шум.

— Мы тоже хотели бы узнать о вас побольше, и нам не терпится сделать это теперь, когда вы уже чувствуете себя вполне поправившимся.

Наступила тишина. Затем шум возобновился.

— Наши слуги ждут, чтобы чем-нибудь вам угодить. Если вы захотите освежиться или пообщаться с кем-нибудь, вам нужно только подойти к двери и сказать об этом.

Снова наступила тишина, и наконец назойливое присутствие этого человека перестало мучить Ромаррена.

Но он думал не об этом.

Он слишком был поглощен собой, чтобы беспокоиться о странной манере поведения своих хозяев. Суматоха внутри его мозга нарастала с каждым мгновением. У него было ощущение, будто его волокут на встречу с кем-то или чем-то, чего он не сможет выдержать, и в то же самое время он сам страстно хотел увидеть это, обнаружить и идентифицировать. Самые горькие дни тренинга Седьмой ступени были всего лишь бледной тенью этого расплывчатого чувства, так как то расстройство рассудка было стимулированным, тщательно контролируемым, это же полностью вышло из-под его влияния. Или же… Он, может быть, сам вел себя к этому, принуждая достичь критической точки?

Но кто же был этот «он», который принуждал сам и которого принуждали? Он был убит и возвращен к жизни. Но была ли смертью та смерть, о которой он не в состоянии вспомнить?

Чтобы совершенно не впасть в панику, он стал осматриваться в поисках предмета, глядя на который мог бы сосредоточиться, возвращаясь к некогда пройденному курсу обучения технике выхода из трудных положений, которая базировалась на сосредоточении на одной конкретной вещи с целью восстановления правильности анализа и способности к умозаключению. Но все вокруг было чуждым, необычным и обманчивым. Даже пол под его ногами был мрачным листом тумана. Он опять обратил свое внимание на Книгу, которую уже просматривал, когда вошла та женщина.

Книга… Он держал ее в своих руках, она была реальной. Он опять очень осторожно взял ее и взглянул на страницу, на которой она была открыта. Столбцы красивых, лишенных значения знаков, строчки наполовину понятной рукописи, буквы которой сильно отличались от тех, которые он изучал когда-то давным-давно по Сборнику Первых Текстов. Он смотрел на эти знаки и не мог прочитать их. И слово, значение которого было для него непонятным, складывалось из них. Первое слово:

Путь…

Он перевел взгляд с Книги на собственную руку, которая держала Книгу. Чья это рука, которая загорела под чужим солнцем и покрылась шрамами чужой жизни?

Чья она?

Он не мог вспомнить имя, он бы не мог прочесть его. Во сне он читал эти слова. В том долгом сне в то время, когда был мертв.

Вместе со сном над ним поднялась какая-то огромная волна и обрушилась на него.

Он стал Фальком, но продолжал быть и Ромарреном. Он был глупцом, и он был мудрецом.

Он стал единым человеком. Он был рожденным дважды.

В эти первые полные страха часы он молился тому, чтобы его избавили то от одного «Я», то от другого. Один раз, когда он мучительно громко выкрикнул что-то на своем родном языке, родном ему, он совсем не понял произнесенных им же самим слов, и это было настолько ужасно, что он даже заплакал, ощущая собственное бессилие.

Он был Фальком, когда не понял этих слов, и Ромарреном, когда заплакал.

В это самое мгновение своих непрекращающихся страданий он в первый раз дотронулся всего на какой-то миг до уравновешивающего шеста в середине своей личности и на мгновение стал «собой». Затем он снова потерял ощущение этого равновесия, но в нем затеплилась надежда, что мгновение равновесия и гармонии повторится.

Гармония!

Когда он был Ромарреном он цеплялся за это понятие, и, возможно, то, что он мастерски владел этой доктриной своего родного народа Келшак, удерживало его от падения в бездну Безумия. Но пока еще не было воссоединения или равновесия двух разумов, которые разделяли его черепную коробку. Он вынужден был метаться между ними, вытесняя одну личность другой. Он едва ли был в состоянии передвигаться, будучи подвержен галлюцинациям владения двумя телами. По сути он был двумя физически разными людьми. Он не отваживался спать, хотя и устал до изнеможения, — он очень боялся пробуждения.