Тимур Пулатов - Черепаха Тарази

- Нет, вполне здраво. А не думаете ли вы, что ему за долги или, скажем, за провинность не разрешено было пользоваться огнем? Поймите, я говорю это, учитывая законы другой страны, ведь прикованный - чужестранец. И наверное, есть такие страны, где суд может запретить свободно пользоваться огнем. А у прикованного, скажем, больные дети, и вот ради них он и решился на такой отчаянный поступок...

- Вы уверены, что он - чужестранец? - удивленно спросил старик и быстро нахмурился. И сказал довольно резко: - Все равно, он совершил преступление, нарушив запрет мужа. Да и откуда вы взяли, что у него были больные дети? - спросил староста, - А если, как вы говорите, долги... вместо того чтобы покрыть их, он пошел на воровство. Это и достойно высшего наказания! - Голос старика был суров и бесстрастен, Бессаз опустил голову, улыбнулся - наконец-то старик понял, чего от него хотят, и перестал притворяться.

- Но не такого сурового, правда? - задал вопрос Бессаз.

- И в мирском суде, и перед божьим он заслуживает суровой кары, смахнул пот с лица староста. - Если еще учесть, что он много лет курил гашиш... Люди приковали его после своего суда, а орел - это божье наказанье. Птица, падкая на всякую дрянь, переваривает и яд. Печень его была отравлена гашишем и источала яд - это вы сами видели...

- Да, гашиш, - повторил Бессаз. - А я-то думал, почему орел все кружил над холмом?.. Птицу эту действительно привлекает всякая гниль...

- Я не понимал, - сказала черепаха, - почему староста так суров к прикованному. Ведь обычно священники стараются смягчить вину человека, ссыпаясь на божье милосердие, прощение и прочее. Но когда я узнал, что судит он не просто преступника, а мушрика, все стало ясно. Но об этом после, господа! - воскликнула она, поглаживая хвост...

И мы, читатель, будем терпеливы и дослушаем, что сказал Бессаз за столом. А сказал он, вставая и поглаживая ус, следующее:

- Итак, нами доказана виновность прикованного, человека безнравственного, злостного курильщика гашиша, который пытался совершить или уже совершил поджог, украв огонь. И по законам своей страны он был прикован к скале вместе с трубкой, которая для нас была важной уликой! Я так и доложу в городе... А теперь, пользуясь вашим гостеприимством, я останусь здесь еще на несколько дней, чтобы отдохнуть... А может быть, и поохотиться на тигров...

- Чудесно! - в один голос воскликнули отец и дочь, и Бессаз пожал протянутые к нему руки и поспешно сел, чтобы справиться с накатывающейся болью.

Слабым жестом попросил он Майру положить ему в тарелку еще баранины.

А староста все сопел над своей тарелкой, все вздыхал, ерзал и покашливал.

- Вижу, вы простудились после прогулки на холм, - сочувственно сказал ему Бессаз.

- Кажется, да, - мрачно ответил старик. Затем подвинулся к Бессазу, но тот, боясь, что боль скрутит его, сделал невольный жест, как бы прося не касаться его плечом.

- Не могли бы вы оказать мне маленькую услугу и объявить ваши обвинения моим прихожанам? - спросил староста, но так, как будто не придавал своей просьбе особого значения. - Сказать просто, без красот, как есть...

- Мог бы, конечно. Но Им-то какое дело? Они, как я заметил, равнодушны к происходящему.

- Чтобы снять кривотолки, слухи и сплетни. Прошу вас, как друга, как сына... Это заставит их хотя бы раз задуматься над тем, что такое грех и как он карается, что такое милосердие и как оно успокаивает и облагораживает. - В тоне старика теперь слышалась мольба.

- Если это подкрепит ваши проповеди, я готов, конечно, еще раз подняться на крыши...

- Это поможет и Майре. - Староста снова погладил руку дочери.

- А при чем тут Майра? - У Бессаза тоже возникло сильное желание !: поласкать Майру, сидевшую с независимо-равнодушным видом, как бы говоря, что Бессаз волен и отказать просьбе отца, она не нуждается в защите.

- Мои прихожане считают, что в этом деле замешана и Майра. И чтобы заступиться за ее честь...

- Майра? Но что общего между Майрой и прикованным? - испуганно глянул на нее Бессаз, но она даже не шелохнулась, а сидела, протянув руки через весь стол, да так, что они чуть не касались груди Бессаза.

- Лгуны пустили слух, что между ними что-то было. И поэтому он наказан. - Староста приложил салфетку к влажным глазам и дернул плечом как от нервного тика.

Бессаз долго не знал, что и думать и как переварить эту нелепицу.

- Бедные вы люди, - наконец нашелся что сказать, - как вы можете жить среди ископаемых? Ведь для них логика и здравый смысл ничего не значат! Связывать чужестранца, казненного много лет назад, с Майрой - это дикость, которая должна быть тут же высмеяна! - воскликнул Бессаз, а сам подумал, что именно теперь самое время потеребить ее пальцы, протянутые к нему, теплые, белые, ждущие ласки и успокоения.

Староста сделал вид, что не заметил, как Бессаз сжал ее пальцы, а Майра опустила глаза. И, взбодренный, Бессаз встал, чтобы, не теряя времени - ибо здоровье его ухудшалось с каждым часом, объявить приговор селянам.

- Прошу за мной, - пригласил он старика, и тот засеменил за Бессазом, шаркая сандалиями.

- Главное - подчеркните, что его покарал божий суд, - попросил он. Он поклонялся огню, идолам и истуканам. И не признавал аллаха милосердного... "Божий суд - долгий суд, долго терпит, да больно бьет", - и вдруг пропел, шепелявя, легкомысленную песенку, из тех, которые поют священники на досуге, после утомительно длинных проповедей, как отдушину, и бросился открывать Бессазу дверь.

Сильный ветер ударил им в лицо, и Бессаз невольно прижал руками ноющую спину, чтобы защитить от холода.

Стемнело, хотя дорога на холме была еще видна.

"Идут..." - услышали они, едва прошли по первым крышам, но Бессаз шел, не останавливаясь, к самой середине деревни, чтобы речь его была услышана всеми.

"Торопятся, староста еле дышит, бедняга. Сейчас объявят что-то важное..." - говорили снизу, и эти идиотские объяснения злили Бессаза сильнее, чем когда-либо.

- Отсюда хорошо будет слышно то, что я хочу сказать вашим прихожанам?! - громко спросил Бессаз, решительно остановившись на плоской крыше, местами уже обветшалой, из щелей которой торчала солома.

- Да, - закивал староста, - отсюда слышен даже шепот... писк комара и зов горлинки - этой кроткой божьей птицы. - И покорно сложил руки на животе, словно готов был выслушать проповедь лица более высокого сана аятоллы - и внимать благоговейно и трепетно.

Бессаз принял строгий вид и хотел было уже начать в сильных, кратких, убедительных выражениях, но голос снизу помешал ему:

"Надо сказать старосте, что он забыл у нас посох, когда был здесь позавчера и учил нас, как одурачивать судью..."

Бессаз напрягся было, но сделал вид, что не расслышал, старик же пожал плечами, как бы прося не верить этому бреду.