Владимир Дэс - Человек укравший бога (сборник)

Последняя капля материнского молока.

Последний шлепок по попе.

Последняя воспитательница в детском садике.

Последний Кощей Бессмертный и последняя Баба-Яга.

Последний самокат.

Последний первый звонок в школе.

Последняя выученная буква в алфавите.

Последняя двойка.

Последняя учительница.

Последняя детская любовь.

Последний институтский вечер.

И наступает другой, длительный период в жизни, когда ты живешь, не думая и не подозревая, что скоро все то, что тебя окружает, и что ты делаешь, опять встанет в шеренгу за право переступить линию падения финишного флажка, то есть стать последним в жизни.

У кого-то это «последнее» наступает раньше, у кого-то позже. Но все же наступает.

И как не крутись по жизни, как не вертись в изобретательности отсрочки этого «последнего», наступает:

Последняя рюмка вина.

Последний танец.

Последняя любовь.

Последнее «Прости».

Последний друг.

Последний рабочий день.

Последний луч солнца.

Последний всплеск сознания.

Последний путь.

И наконец последнее пристанище, где ты становишься полноценной пылинкой мироздания и вместе со всей Вселенной, как ее неделимая часть, несешься в бесконечном Космосе туда, где, оказывается, только теперь наступает начало.

Первая встреча с Создателем…

Первый справедливый взгляд на земную жизнь.

Первое ощущение великого и бескрайнего.

И первые минуты того Первого, которое теперь уже никогда не станет Последним.

«Происхождения меня, моей семьи, моей собственности и моего государства».

Произошел я, как это ни странно, от женщины, но самое странное, что к этому каким-то образом оказался причастен и мой отец.

А ведь в истории человечества бывалой так, что женщины производили на свет весьма достойных сыновей без непосредственного участия своих мужей.

Впрочем, тривиальность моего происхождения меня особо не удручала.

Итак, я родился.

И на низшей ступени своего развития был еще диким. Ареалом же моего первого постоянного жизнепребывания была сладкая и теплая материнская грудь.

Кормили меня в то время исключительно материнским молоком.

А поскольку мне это очень скоро надоело, я решил от невнятного писка перейти к членораздельной речи, чтобы разъяснять окружающим полезность для меня других напитков, изобретенных человечеством.

Такого же рода стимул побудил меня и ходить.

Когда я продемонстрировал окружающим, что есть такая штука, как огонь, и что он применим не только для разжигания сигарет и войн, но и для поджаривания рыбок из аквариума, эту новую инициативу мои воспитатели оценили по достоинству.

Первым оружием, увиденным в руках взрослых, был брючный ремень моего родителя. С его помощью он пытался доказать мне несостоятельность эмпирических методов познания окружающего мира.

Стоя потом в углу, я прикидывал, не лучше ли поджарить и съесть вместо рыбок моих воспитателей.

Теперь-то я понимаю, что это было бы жестоко, но что делать: тогда я делал только первые шаги от дикости к варварству.

И в таком состоянии я пребывал довольно долго: бил посуду, обламывал ветки с деревьев во дворе – изобретение рогатки, а затем и лука значительно продвинуло меня по пути к цивилизации.

Все мои новые начала находили преданных последователей на соседних улицах, и это привело не лучшую часть человечества, то есть взрослых, к пониманию, что как варвар я созрел вполне.

Так для меня наступила следующая фаза развития – варварство.

У этой ступени моего развития было одно несомненное преимущество перед дикостью – я все же отказался от идеи людоедства.

Я освоил металлургию: переплавлял свинцовую оболочку телефонного кабеля, который воровал на стройках, в грузила для донных удочек и стволы для самодельных пистолетов.

Примерно в это же время заботливые родители отдали меня в школу, где я научился письменности.

Я завел себе дворняжку с обрубленным хвостом, и все окружающие сошлись во мнении, что для меня настало время цивилизованного развития.

Если на стадии дикости я потреблял только натуральный продукт – сладкое молоко матери, то в варварском состоянии уже приобщился к успехам биохимической технологии в виде дедовой вишневой настойки.

Когда же я вступил в цивилизацию, то через своего старшего кузена познакомился с таким видом искусства, как порнографические открытки из жизни за рубежом.

Твердо ступив на стезю цивилизации, я понял, что в соответствии с мудрыми заветами великого Фридриха должен обзавестись семьей.

Вначале у меня преобладали неупорядоченные половые связи, так как длительное парное сожительство приравнивало меня к ленточной глисте, у которой каждая проглоттида, имея полный женский и мужской половой аппарат, всю свою жизнь только и делает, что совокупляется сама с собой.

Такой вот апофеоз добродетели и верности меня не прельщал.

Поэтому я перепробовал все, что дали цивилизации ирокезы, греки и изобретательные римляне: это и промискуитет, и групповой брак, и многоженство; дошел до единобрачия.

Спасало меня всегда только одно: очень сложно было соотнести степень моего умственного развития и предпочитаемую форму полового общения.

И только когда мне объяснили, что все эти мои отношения с женщинами сводятся к извечному противоречию между полами, проходящему через всю мировую историю, я наконец вступил в фазу порабощения, то есть единобрачия.

А раз уж я увяз по уши в моногамии, то мне, естественно, понадобилось определенное количество частной собственности.

Приобретя пару трусиков и некоторое количество прокладок, я полностью поработил мой извечный антипод – жену.

После ее порабощения я плюнул на все и вся и прибег к продукту трехтысячелетнего существования единобрачия – к адюльтеру.

Но после этого мне объяснили, что мое отсутствие в семье не освобождает меня от отцовских обязанностей по отношению к ребенку, зачатому и рожденному во время законного брака с законной женой.

Но поскольку одновременно с возникновением семьи я сделался частным собственником, то мой брак оказался заключенным только по чистому расчету, и от этого он неожиданно превратился в иную, более грубую форму семейного общения – в гетеризм.

И я решил отказаться от собственности, но тогда у меня никак не могла сложиться моя семья, а раз не сложилась бы семья, значит, не было бы и ее результата – цивилизации, то есть я навечно остался бы в грудничковой дикости.

Но тогда не было бы ни истории, ни самого человечества со всеми его пороками и революциями, ни гениев с ворованными у бога идеями о всечеловеческом братстве и равенстве.