В. Дж. Стюарт - Запрещённая планета

Игла уколола его, и он слегка вздрогнул. Взглядом он впился в меня, но сам даже не шелохнулся. Не думаю, что он был в состоянии сделать это. Сопротивление, которое он оказывал снотворному, отняло у него все силы, кроме сверхъестественной решимости бодрствовать. Я осторожно вынул иглу и сказал:

— Не беспокойтесь. Вы больше не уснете.

Наблюдая за его лицом, я заметил, что через несколько секунд выражение его смягчилось, а еще через некоторое время он уже улыбнулся счастливой улыбкой Будды, пребывающего в нирване. Хесперидол всегда оказывает такое действие.

Я указал Алтайре на дверь. Она медленно вышла, все время оглядываясь на отца. Устроив его поудобнее и подоткнув со всех сторон подушками, я решил оставить его так. Он все продолжал улыбаться, широко открыв свои ничем не побежденные глаза.

Я вышел к Алтайре в коридор. Она была одета во что-то длинное, похожее на мантию. Волосы ее свободно падали на плечи. Она напоминала очаровательного, но очень испуганного ребенка. Я ободряюще взял ее за руку и сказал, что ее отец будет оставаться в таком состоянии, в каком она видела его только что, еще в течение нескольких часов. Я сделал ему укол одним из самых последних наркотических средств, которое делает человека счастливым, неподвижным, но не погружает в сон.

Она улыбнулась мне, но не могла говорить, потому что губы ее дрожали. Я провел ее в гостиную, сказав Робби, чтобы он остался у двери Морбиуса и сразу же сообщил нам, если тот попытается встать.

Закрыв в гостиную дверь, я усадил Алтайру в большое кресло, отыскал в столовой нише графин с вином, налил в стакан и заставил ее сделать хоть маленький глоток. Потом взял стакан для себя. Пододвинув стул, я сел напротив девушки и попросил ее рассказать, что же здесь произошло.

Она была так благодарна мне за то, что я вовремя появился в комнате Морбиуса, что до сих пор не догадывалась спросить, зачем я приехал.

Она рассказывала:

— Он... он долго спал. Наверное, несколько часов. Почти до тех пор, как вы пришли. Я сама собиралась ложиться, но услышала, что он начал кричать. Я не могла понять, чего он хочет... Я прибежала в его комнату и... и...

Она запнулась, но все-таки заставила себя продолжать:

— Я... я испугалась. Он не узнал меня. Он кричал, что боится уснуть из-за каких-то страшных кошмаров, которые ему снились... Он возненавидел... вас и все повторял ваше имя. И... имя Джона...

Она слегка покраснела и молчала несколько секунд.

— Он не узнавал меня,— снова повторяла она.— Он совсем меня не узнавал. И даже... даже пытался... ударить!

Я подумал, что сейчас последует поток слез, но девушка поборола себя. Право, она все больше нравилась мне. Взяв стакан, она сделала еще один глоток, потом посмотрела на меня, и я прочел в ее взгляде тот самый вопрос, которого больше всего боялся. Вопрос этот был наполнен страхом.

— Но... но почему вы пришли? — спросила она.— Что-нибудь случилось?.. Что-нибудь случилось... с Джоном?

Я поспешил ответить:

— Все в порядке, Алтайра. С ним ничего не случилось. Он превосходно себя чувствует. Я пришел сюда, чтобы позаботиться о вас и вашем отце.

— Но почему именно сейчас?— допытывалась она.— Почему именно так, среди ночи?.. Все-таки что-то должно было случиться.

И я вынужден был рассказать ей. Конечно, я не вдавался в подробности. Сказал только, что на корабль было совершено нападение и один человек был убит. Я говорил, что мы не видели нападающих и даже не представляем себе, как они выглядели. Мы решили, что раз где-то находится какое-то таинственное существо, а ее отец болен, то кто-то должен быть около нее... Адамс сам хотел прийти, говорил я, но вынужден был остаться со своей командой.

Она сидела в кресле, слушала меня серьезно и печально, глядя на меня своими огромными голубыми глазами. Я сделал вывод, что это были не только прекрасные глаза. Это были глаза умные.

Она ничего не ответила, когда я кончил, и молча обдумывала сказанное. Она больше не казалась мне ребенком, а выглядела теперь взрослой и серьезной женщиной.

Почему-то мне не понравилось ее молчание, и я задал вопрос, который уже не давал мне покоя. Я спросил:

— Алтайра! Не упоминал ли когда-нибудь ваш отец о какой-то опасности для вас от... от..:— Я не смог найти нужных слов и оборвал фразу.

— Он рассказывал мне об ужасных вещах,— отвечала ока,— которые произошли, когда все люди были убиты. Те, которые пришли с Земли вместе с ним и с моей матерью. Он говорил, что поэтому-то они с Робби и сделали снаружи дома эти ставни. Он рассказывал, что существует что-то такое, что ненавидит тех, кто хочет уйти отсюда и рассказать о тайнах этой планеты.

С минуту она молчала, раздумывая.

— Но он говорил также, что это не касается его самого или моей матери, потому что они не хотят отсюда уходить...

Я был растроган. Морбиус, которого я и раньше не подозревал во лжи, хотя многие обстоятельства заставляли подозревать его в этом, оказывается, рассказал своему ребенку то же, что и нам.

Вдруг Алтайра выпрямилась в кресле, как стрела, прижала руку ко рту, глаза ее потемнели.

— О!— воскликнула она.— Вы думаете... Вы считаете... что это МОЯ ВИНА? Потому что... я не хочу больше здесь оставаться? Потому что я хочу уйти с Джоном?

— Конечно, нет!— быстро ответил я.— Если бы это была ваша вина, то вы бы и были единственной, кто бы оказался в беде. Разве вы не понимаете этого, девочка?

Не знаю, говорил ли я в этот момент то, что думал. Пожалуй, что все-таки я так и думал. Во всяком случае, мои слова подействовали. Выражение ужаса на ее лице исчезло, и она вдруг доверчиво сказала:

— Мне кажется, что вы очень хороший. Вы... вы мне нравитесь. Вы чувствуете почти также, как и мой отец, но в то же время и... не совсем так.

Я ничего не ответил, а только улыбнулся ей. Может быть, это было глупо, но я почувствовал себя ужасно гордым. Потом она заговорила уже совсем другим тоном:

— Вы... вы друг Адамса, не правда ли? — И когда я утвердительно кивнул, она добавила: — Значит, вы понимаете то... то, что случилось с нами? Со мной и Джоном?

— Да, Алтайра,— ответил я.— Понимаю.

— Это... этo так странно,— продолжала она,— Я больше не принадлежу себе. Или отцу. Я ничего не понимаю. Это так прекрасно, но и в то же время заставляет страдать. И почему-то пугает...

Что-то детское опять появилось в ее лице, когда она посмотрела на меня своими голубыми глазами.

— Неужели всем людям знакомо это чувство?— спросила она.—- И вам тоже оно знакомо?

— Оно знакомо счастливым людям, Алтайра, — ответил я.— Мне тоже. Я знаю это чувство немного... А впрочем, может быть, слишком хорошо.

Я удивился: что это со мной? Уж не собираюсь ли я рассказывать этому ребенку о Каролине?

Я сказал:

— Но дело в том, что моя причина чувствовать так... Короче говоря, ее больше нет в живых.