Ричард Матесон - Вторжение

Мгновение Энн смотрела на него.

— Браво, — сказала она и отвернулась.

Он сидел рядом, сжав кулаки, думая: вот, вот оно, я окончательно убил ее любовь.

Но потом она снова повернула к нему голову. В глазах читалось что-то, трепетный вопрос.

— Как? — спросила она.

— Я верю тебе. Я знаю, что ты говорила правду. И от всего сердца прошу у тебя прощения… если ты захочешь меня простить.

Долгий миг, казалось, ничего не происходило. Потом она сняла руки с живота и прижала к щекам. Широко раскрытые карие глаза заблестели.

— Ты меня… не разыгрываешь?

На мгновение он застыл в нерешительности, а потом бросился к ней.

— О, Энн, Энн. Я так виноват. Так виноват перед тобой, Энн.

Она обхватила его шею и так и держала. Дэвид чувствовал, как ее грудь сотрясается от подавленных рыданий. Правой рукой он гладил жену по волосам.

— Дэвид, Дэвид… — повторяла она снова и снова.

Они долго сидели так, молчаливые и умиротворенные. Потом она спросила:

— Но почему ты передумал?

У него дернулось горло.

— Просто передумал.

— Но почему?

— Без всякой причины, милая. То есть, конечно, причина была. Я просто понял…

— Ты же сомневался во мне семь месяцев, Дэвид. Почему теперь ты вдруг передумал?

Он ощутил, как внутри нарастает гнев. Неужели он не может сказать ничего, что обрадовало бы ее?!

— Мне кажется, я должен доверять тебе, — сказал он.

— Почему?

Он выпрямился и посмотрел на нее, ничего не отвечая. Выражение безмятежного счастья сошло с ее лица. Теперь оно было напряженным и непреклонным.

— Почему, Дэвид?

— Я же сказал тебе, милая…

— Ты мне ничего не сказал.

— Нет, сказал. Я понял, что должен доверять тебе.

— Это не причина.

— Энн, давай не будем спорить сейчас. Неужели это так важно…

— Да, это очень важно! — Голос ее сорвался, — А как же твои биологические законы? «Ни одна женщина не может забеременеть, не будучи оплодотворенной мужчиной». Ты постоянно твердил об этом. Как насчет этого? Неужели ты утратил веру в биологию и начал верить в меня?

— Нет, дорогая. Просто теперь я знаю то, чего не знал раньше.

— И что же?

— Я не могу тебе сказать.

— Опять тайны! Это что, Клейнман тебе посоветовал, только чтобы не волновать меня на последнем месяце? Не лги мне, я знаю, когда ты мне лжешь.

— Энн, не волнуйся так.

— Я не волнуюсь!

— Ты же кричишь. Перестань.

— Не перестану! Ты мучаешь меня больше полугода, а теперь хочешь, чтобы я сохраняла спокойствие и холодный рассудок! Так вот, я не стану! Меня тошнит от тебя и твоего высокомерия! Меня тошнит от… А-а-а!

Она дернулась на кровати, голова заметалась по подушке, на мгновение Энн стала абсолютно белой. Глаза, устремленные на него, были глазами обиженного ребенка, ничего не понимающего и потрясенного.

— Мой живот! — стонала она.

— Энн!

Она теперь наполовину сидела, тело дрожало, ужасные, отчаянные стоны вырывались из горла. Он держат ее за плечи, стараясь успокоить. «Марсианин! — пронзила его мысль. — Ему не нравится, когда Энн злится!»

— Все в порядке, детка, все…

— Он делает мне больно! — плакала она. — Эта боль из-за него, Дэвид! О боже!

— Он не причинит тебе вреда, — услышат он собственный голос.

— Нет, нет, нет, я не вынесу, — говорила она сквозь стиснутые зубы, — не вынесу.

Затем, так же внезапно, как начался, приступ прошел, и ее лицо совершенно прояснилось. Но не потому, что она по-настоящему расслабилась, просто лицо лишилось всякого выражения. Энн с недоумением смотрела на мужа.

— Я ничего не чувствую, — сказала она тихо, — Я… ничего… не…

Она медленно опустилась на подушку и полежала секунду. Потом сонно улыбнулась Коллиеру.

— Спокойной ночи, Дэвид.

И закрыла глаза.

Клейнман стоял рядом с кроватью.

— Она в самой настоящей коме, — произнес он негромко. — Или, я бы сказал, в гипнотическом трансе. Все органы работают нормально, но ее разум… заморожен.

Джонни посмотрел на него.

— Временное прекращение жизненных функций?

— Нет. Она просто спит. Но я не могу ее разбудить.

Они спустились в гостиную.

— В некотором смысле, — сказал Клейнман, — так даже лучше. Теперь она перестанет переживать. Ее тело будет функционировать безболезненно, без усилий.

— Должно быть, это сделал марсианин, — рассудил Джонни, — чтобы обезопасить свое… жилище.

Коллиер содрогнулся.

— Прости, Дэйв.

Они минуту помолчали.

— Видимо, он понимает, что мы знаем о нем, — сказал Джонни.

— Почему? — спросил Коллиер.

— Он не стал бы проявлять себя с такой очевидностью, если бы еще была возможность сохранить все в тайне.

— Может быть, он не переносит боли, — предположил Клейнман.

Джонни кивнул.

— Да, может быть.

Коллиер сидел, ощущая, как сильно колотится сердце. Неожиданно он ударил кулаками по коленям.

— Но надо же что-то делать! Неужели мы беспомощны перед этим… захватчиком?

— Мы не можем рисковать жизнью Энн, — коротко заключил Джонни, и Клейнман тотчас же согласно кивнул.

Коллиер обмяк на стуле. Он сидел, глядя на куклу на каминной полке. «Кони-Айленд» — было написано на платье куклы, а на поясе: «Счастливые денечки».

— Рьюио Гклеммо Фглуо!

Энн металась на больничной койке, рожая в бессознательном состоянии. Окаменевший Коллиер стоял радом, глаза были прикованы к ее залитому потом лицу. Ему хотелось бежать за Клейнманом, но он знал, что этого делать не стоит. Она находилась в таком состоянии уже двадцать часов, двадцать часов судорог и агонии со стиснутыми зубами. Когда это началось, он отменил все свои лекции, чтобы быть рядом.

Он протянул к ней дрожащие пальцы и взялся за мокрую от пота руку. Ее пальцы сжимали его ладонь все сильнее, пока ему не стало больно. И, онемев от ужаса, Коллиер увидел, как в ее чертах проступает лицо зародившегося на Земле марсианина: узкие глаза, тонкие, проваленные внутрь губы, белая кожа, туго натянутая на череп.

— Боль! Боль! Спаси меня, отец моих отцов, не отправляй меня!..

В горле у нее что-то щелкнуло, и наступила тишина. Лицо ее неожиданно расслабилось, тело сотрясала слабая дрожь. Он начал отирать ей лицо полотенцем.

— Во дворе, Дэвид, — забормотала она, все еще не приходя в сознание.

Он резко наклонился к ней, сердце подскочило.

— Во дворе, Дэвид, — повторила она. — Я услышала странный звук и вышла. На небе были яркие звезды и луна. Весь двор заливал белый свет. Я кинулась обратно в дом, но что-то меня ударило. Пронзило, как иглой, спину и живот. Я закричала, но потом перед глазами почернело, и больше ничего не помню. Ничего. Я пыталась рассказать тебе, Дэвид, но не могла вспомнить, не могла вспомнить, не могла…

Больница. По коридору мечется отец, глаза дикие, вид затравленный. В коридоре жарко и тихо, раннее августовское утро. Он без устали мечется взад-вперед, руки сжаты в побелевшие кулаки.