Ричард Матесон - Вторжение

Она прикончила целый кофейник за десять минут.

Она пила кофе без сахара или сливок, как будто ей было наплевать на вкус. Как будто она вообще не ощущала вкуса.

И только когда она допила все, мышцы лица немного расслабились. Энн откинулась на спинку стула и долго сидела так. Они молча наблюдали.

Потом она посмотрела на них и засмеялась.

Энн рывком встала и тут же снова упала на стул. Коллиер услышал, как Джонни вдруг с шумом втянул воздух.

— Господи, — сказал он, — да она пьяна!

Она оказалась тяжелым и громоздким грузом, и они с трудом подняли ее по лестнице, в особенности из-за того, что она никак им не помогала. Энн все время мурлыкала что-то под нос, странную, лишенную мелодии последовательность, которая развивалась какими-то неопределенными интервалами, повторяясь снова и снова, будто вой ветра. На лице ее застыла блаженная улыбка.

— Хороша мамаша, — проворчал Коллиер.

— Терпение, терпение, — шепотом ответил Джонни.

— Тебе-то легко говорить…

— Тсс, — прервал его Джонни, но Энн все равно не слышала ни слова из их разговора.

Она перестала напевать, как только они положили ее на постель, и погрузилась в глубокий сон, не успели они распрямиться. Коллиер накинул на нее тонкое одеяло и подложил под голову подушку. Она не шевельнулась, когда он приподымал ей голову.

Они вдвоем молча стояли у постели. Дэвид смотрел на жену, которую больше не понимал. Его мозг раздирали противоречивые, приносящие боль мысли, и сквозь них проступало кошмарное пятно все еще не умершего сомнения. Кто же отец? Пусть он не смог уйти от нее, пусть продолжал любить из сострадания, все равно им не вернуть прежнюю близость, пока он не узнает.

— Интересно, куда она уезжает? — подумал вслух Джонни.

— Понятия не имею, — раздраженно ответил Коллиер.

— Она, должно быть, ездит очень далеко, если покрышки так износились. Интересно…

И тут началось снова.

— Не отсылай меня, — сказала она.

Джонни схватил Коллиера за руку.

— Это оно? — спросил он.

— Пока не знаю.

— Тьма, тьма, пусти меня на волю, какой кошмар царит на этих берегах, как тяжко, тяжко.

Коллиера передернуло.

— Это оно, — подтвердил он.

Джонни спешно опустился на колени перед кроватью и принялся слушать.

— Вдохнуть мне дайте, молю своих отцов спасти меня из океана боли, прошу, избавь меня от этого пути.

Джонни пристально вглядывался в напряженное лицо Энн. Ее, казалось, снова терзала боль. И еще это было не ее лицо, вдруг понял Коллиер. Выражение лица было не ее.

Энн сбросила одеяло и затряслась, ручьи пота заливали лицо.

— Гулять по берегу оранжевого моря, в прохладе, бродить по ярко-розовым полям, в прохладе, по молчаливым водам плыть, в прохладе, скакать по пустошам, в прохладе, верни меня, отец моих отцов, Рьюио Гклеммо Фглуо!

Потом она замолкла, если не считать тоненьких стонов. Пальцы впивались в простыню, а дыхание было тяжелым и неровным.

Джонни выпрямился и посмотрел на Коллиера. Оба не произнесли ни слова.

Они сидели втроем вместе с Клейнманом.

— То, что ты говоришь, совершенная фантастика, — не верил доктор.

— Послушай, — сказал Джонни, — Давай рассмотрим факты. Первое: неудержимая тяга к соли, какой при нормальной беременности не бывает. Второе: холод и то, как тело Энн адаптировалось к нему, то, как она за считаные минуты излечилась от воспаления легких.

Коллиер сидел, молча глядя на друга.

— Так вот, — говорил тот, — сначала соль. Энн приходилось пить много воды. Она набрала вес, который стал угрожать ребенку. И что же произошло? Ей больше не позволено пить воду.

— Не позволено? — переспросил Коллиер.

— Дай мне закончить. Что касается холода, впечатление такое, что это ребенку требовалась прохлада, и он вынуждал Энн терпеть холод, пока не понял, что, добиваясь таким образом удобства для себя, ставит под угрозу сам сосуд, в котором обитает. И вот он исцелил этот сосуд от пневмонии. И приспособил его к холоду.

— Ты говоришь так, словно… — начал Клейнман.

— Воздействие сигарет, — не прерывался Джонни. — Как ни крамольно это прозвучит, доктор, но Энн могла бы курить понемногу, не подвергая особой опасности себя или ребенка. Возможно, конечно, что она сама решила бросить курить из-за беременности. И все-таки скорее это ребенок негативно реагировал на никотин и, в некотором смысле, запретил ей…

— Ты говоришь о ребенке так, — раздраженно перебил Клейнман, — словно он указывает матери, как ей себя вести, а не является беспомощным, полностью от нее зависящим существом.

— Беспомощным? — только переспросил Джонни.

Клейнман не стал спорить. Он сжал рот, раздраженно признавая правоту товарища, и нервно постучал пальцами по столу. Джонни подождал секунду, убедившись, что Клейнман сказал все, и продолжил:

— Третье: отвращение к музыке, которую она когда-то любила. Почему? Из-за самой музыки? Не думаю. Из-за вызываемых ею вибраций. Вибраций, которых нормальный ребенок даже не заметил бы, поскольку от звука его защищают не только околоплодные воды, стенки матки, живота, но и само устройство его слухового аппарата. Очевидно, этот… ребенок… обладает гораздо более чувствительным слухом. Далее: кофе. Еще он заставил ее напиться. Точнее, заставил ее напоить себя.

— Погоди… — встрял Коллиер, но осекся.

— И есть еще ее страсть к чтению. Что тоже укладывается в схему. Все эти книги являются более или менее основными трудами по всем существующим на Земле наукам, представляют собой результаты исследований человечества, свод основных концепций.

— К чему ты клонишь? — встревожился Коллиер.

— Подумай, Дэвид! Обо всем перечисленном. Чтение, поездки на машине. Как будто бы она пытается получить всю возможную информацию о нашей цивилизации. Как если бы ребенок был…

— Ты же не пытаешься сказать, что ребенок… — начал Клейнман.

— Ребенок? — угрюмо переспросил Джонни. — Полагаю, мы уже можем не называть его этим словом. Вероятно, телом это ребенок. Но по разуму — нет.

В воздухе повисло гробовое молчание. Сердце Коллиера билось в каком-то странном ритме.

— Послушай, — сказал Джонни. — Вчера вечером Энн… или же это существо… они напились. С чего ему было напиваться? Может быть, из-за того, что он узнал, из-за того, что он увидел. Надеюсь, что так. Может быть, ему было плохо, и он хотел забыться.

Джонни подался вперед.

— Эти видения, которые пересказывает Энн, мне кажется, они описывают его историю, какой бы фантастичной она ни казалась. Пустоши, болота, красные поля. Прибавьте сюда холод. Лишь одного не было упомянуто, возможно, потому что этого просто не существует.

— Чего? — Коллиер ощущал, как чувство реальности покидает его.

— Каналов, — сказал Джонни. — У Энн в утробе марсианин.