Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа…

— Вот так… — он поднял бокал, — тут Президент выступать должен, запись тебе, что ли, показать… ладно, ты сам себе Президент… я тебе другой ролик пущу…

Он показал мне большие часы, они били полночь и звонили в колокола, и я вспомнил, что надо загадать желание, только не мог сообразить, чего я хочу.

Потом он показал мне ночной город, очень красивый, с башенками, куполами, красными звездами, я слышал голоса людей, умерших давным-давно, они пели что-то — очень красивое, на непонятном языке, наверное, это был русский.

За тусклыми окнами светлела заснеженная страна — которою я должен был владеть, которая всегда была моей, только я об этом не знал.

2011 г.

— …да проснешься ты или нет?

Как-кого черта… Выдергиваю себя из сна — по кусочкам, по кусочкам, по крупиночкам, как бы какой кусочек не забыть. Кто-то тормошит меня, сильнее, сильнее, сосед, что ли, какого черта ему от меня надо?

— Да проснись же!

Нельзя, нельзя так спящего трясти, так и душа не успеет в тело вернуться, и буду я здесь, а душа моя где-то там, там, среди звезд…

— Ну что, что такое?

— Да вставай же, — сосед приближается ко мне, бледный, перепуганный, — беда пришла.

— А, ну так чаю ей налей, — отмахиваюсь, — и семейный альбом покажи…

Проваливаюсь в сон, сосед вытаскивает меня, что ж ему еще нужно?

— Ты не понял меня, беда пришла… да проснись же, проснись…

— Да у тебя каждый день беда приходит… На тебя посмотреть, так она у тебя, похоже, не уходила…

Он хватает меня, тащит из сна, нет, это уже слишком, он, мне, конечно, добрый сосед, и дай-то бог ему всего, что он хочет, а все-таки всему есть предел, и…

Вскакиваю, хватаю соседа за грудки, хорош народ будить, сам не спишь, другим не даешь…

Он обрывает меня — одним-единственным словом:

— Плесень.

Подскакиваю, как ошпаренный, уже не я вырываю себя из сна, уже сон бежит от меня во все лопатки…

— Шутишь?

Сосед смотрит на меня, бледный, перепуганный.

— С этим, брат, не шутят…

Спешу за ним — в ночь, холодную, звездную. Все еще надеюсь на что-то, зря перетрухнул сосед, зря поднял бучу, у нас уже все, что угодно, за плесень принимают. Только какую-нибудь блендочку увидят или тень какая мелькнет, все сразу — плесень, плесень, а там плесени и близко не было…

Да и откуда вообще взяться плесени, сколько веков уже не было — ничего, ничего, плесень осталась — в легендах, осела — в преданиях, покрыла глубину веков… Это только маленьких-непослушных пугают, во-от, не будешь слушаться, ка-ак придет плесень, ка-ак заберет…

Выглядываю в темноту ночи, еще надеюсь на что-то, когда вижу в темноте огоньки: один, два, десять, больше, больше…

Плесень.

Беспощадная, неумолимая, неукротимая — плесень.

— Откуда ее черт принес?

Ловлю себя на том, что говорю вслух.

— Известно откуда, из космоса…

— Из ко-осмоса… знать бы, откуда эта зараза к нам прет…

— И будешь знать, и чего? — сосед косится на меня. — Там-то ты ее все равно ничем не возьмешь… Да и прет она отовсюду, черта с два уследишь…

Черта с два… проверяю оружие, арсенал у меня что надо, не самый большой, конечно, есть и покруче, ну да ничего, не жалуемся…

— Бить будем? — спрашивает сосед.

— Нет, ты погоди бить… дай приблизиться…

— Да близехонько она уже…

— Ну, бей, если тебе так надо, только снаряды изведешь, да и все…

Я зол на соседа, тут и сам не можешь рассчитать, когда бить, и этот еще… да что говорить, плесень-то не на меня прет, на него, на меня бы плесень полезла, я бы и не так распсиховался…

Считаю огни, прикидываю скорость, количество, понимаю, что дело дрянь…

— Не одолеем.

— Чего-о?

— Не одолеем, говорю…

— Ты чего, мне умирать теперь прикажешь? Она же как вцепится, как расползется…

— Да знаю я… чего встал, давай других зови, вместе все одолеем…

Кидаемся звать других — сколько нас тут есть, пятеро бок о бок живут, еще один на отшибе. Все спят, что еще делать, как не спать, выволакиваю их из сна, из самых глубин. Кто-то и ворчит недовольно, а что ворчать, беда одна на всех — плесень…

Плесень…

Плесень, она плесень и есть, она никого не милует, ни правого, ни виноватого, ни богатого, ни бедного, да будь ты хоть избранник богов, плесень не пощадит. Вцепится в тебя, вонзится — жарко-жарко, больно-больно, и поползет во все стороны, вгрызется в твою плоть, выпустит над тобой мертвую свою поросль, окутает ядовитым туманом, задохнется, заблюется сама в себе, сдохнет — вместе с тобой, выпустит над тобой сияющие споры, полетят споры искать новую кровь.

Толкаю последнего, который живет на отшибе, не просыпается, гад, прогоняю сон — не прогоняется, вцепился коготками, хлопает крыльями, не улетает…

— Да что такое? Сам, блин, не спишь, другим не…

— Плесень.

— И?

— Что и, соседа спасать надо, и…

— Спасение утопающих — дело рук…

— Охренел? Сегодня на соседа, завтра на тебя дрянь эта полезет! А может, и сегодня уже…

— Да что полезет, сама в себе захлебнется дрянь эта… — сосед ворчит, но все-таки спешит за мной, медленно так спешит, вразвалочку, мол, все там будем…

Все…

Все шестеро.

И надвигается оттуда, из темноты вечной ночи — плесень…

— Земля-а-а!

…вижу, как каравеллы качаются на волнах, вижу дозорного на вышке, он кричит, машет руками, земля, земля…

— Земля-а-а!

Выдираю себя из сна, продираю глаза, нет, не послышалось, не померещилось, точно, кричит дозорный, только не во сне, на вышке, а у нас, наяву…

Земля…

Привиделась ему с голодухи эта земля, вот и кричит. Тут и не такое померещится, вчера вечером добирался до каюты, на корабле темно, вижу, впереди что-то висит, мне показалось — окорок, я уже последнюю совесть забыл, от себя оторвал, забросил куда подальше, иду к этому окороку, оглядываюсь, не видит ли кто… И что вы думаете, тряпка какая-то болтается, а я в нее чуть зубами не вцепился…

Олежка вываливается откуда-то из темноты, одна тень осталась от этого Олежки, тормошит меня.

— Чего, не слышал, что ли? В динамике передавали, Землю нашли!

— Где лежала? На антресолях?

— Да ну тебя совсем, не въехал, что ли?

— Померещилось ему… с голодухи…

— Ага, а системе навигации тоже с голодухи померещилось?

— Конечно. Тоже ведь ток подают в полсилы…

Выбираюсь за Олежкой в коридор, куда выползает все, что еще может ползать, ходить, хватаясь за стены, выпрашивать друг у друга последние крохи чего-нибудь. Как-то быстро все кончилось, слишком быстро… Еще помню времена, когда было мясо, и не по пайкам, а просто так, и хлеб, и еще что-то такое, что росло на еще живых плантациях. Потом было что-то, помню, скачет электричество, скачут цены, скачет весь мир — куда-то в тартарары, агонизирующий корабль трещит по швам…