Лариса Петровичева - Следы на воде

Мне захотелось выругаться. Покрепче.

Машина свернула с улицы капитана Громова на Ленинский проезд, и хрущевки сменили желто-бурые домишки Подьячева. Я обернулся: на город наползла иссиня-черная грозовая туча, скреблась брюхом по антеннам на крышах. Ох, и ливанет сейчас.

Анна не стала сопротивляться, когда я обнял ее за плечи. Впереди, в тиши домов, плескалось уходящее солнце; Анну била дрожь.

— Это Варахиил? — спросил я. — Это он?

— Н-не знаю, — пробормотала Анна. У нее зуб на зуб не попадал. — Н-не знаю, п-правда, — она вскинула голову и посмотрела на меня, и в ее глазах не было радужки: сплошной зрачок. — Вы… вы мне не верите?

— Успокойся, — ответил я. — Верю.

Она прерывисто вздохнула и промолчала всю дорогу, а когда такси остановилось у общаги, шмыгнула носом, отерла ладонью слезы и едва слышно прошептала:

— Спасибо, — а потом выбралась из машины и побрела к двери, пошатываясь на высоченный каблуках концертных туфель. Я дождался, когда она войдет в здание и устало сказал:

— Давай-ка, друг, на Московскую.

Солнце совершенно скрылось за домами. Набухала гроза.

Домой я добрался аккуратно к началу ливня. Он хлынул резко и сплошной стеной; сидя на диване со стаканом дешевого портвейна, я смотрел в окно и не видел ничего, кроме яростно ревущей водяной завесы. В комнате было темно и тихо, дождь размыл звуки и краски; я сидел на диване, тупо напивался и искреннее старался ни о чем не думать, не вспоминать в точности такой же вечер пятилетней давности — но картинки из прошлого упрямо танцевали перед глазами, и вскоре я уже не мог понять, где реальность, а где видения, все перемешалось в гудящей и грохочущей пелене дождя, и почему-то вращалось это вокруг хрупкой фигурки якобы восемнадцатилетней девушки в бордовом платье.

Меня разбудил звонок в дверь. В первую минуту после пробуждения я не понял, что случилось, оторвал голову от подушки и тупо огляделся. Часы (подаренные мне женщинами бывшей родной газеты), стрелки которых шли по замыслу создателя в обратную сторону, показывали половину первого ночи. За окном по-прежнему хлестал ливень.

Звонок повторился. Я скатился с дивана, услышав, как зазвякала по полу пустая бутылка и босиком пошагал к двери. Глазок вместо ночного гостя показал мне чернющее ничто — на лестничной клетке снова вывернули лампочку.

— Кто там?

— Кирилл Александрович, это я, Анна. Откройте, пожалуйста.

Она была все в том же концертном платье и туфлях на шпильках, при этом без зонта и как следствие совершенно мокрая и жалкая, с потеками косметики на лице.

— П-простите, пожалуйста, что я… ночью, — запинаясь, промолвила Анна, — но… м-мне страшно…

— Проходи, — пригласил я и юркнул из коридора в комнату, чтобы не слушать девушку своими шикарными, давно выцветшими семейными трусами. — Разувайся и в зал.

Пока я натягивал домашнее — старые спортивные штаны и футболку с надписью «Убей янки!»: совершенное тряпье, но хотя бы без дыр, Анна, всхлипывая, стянула туфли и прошлепала мокрыми пятками по коридору. Я открыл шкаф, покопался там и извлек на свет божий полотенце невиданных размеров и невесть как затесавшийся туда новехонький женских халат с золотыми драконами и ценником модного магазина. В халатец можно было бы упаковать десяток, как Анна, однако это лучше, чем ничего.

Анна сидела на краешке кресла, и невооруженным глазом видно было, что ее знобит.

— Раздевайся, — без обиняков предложил я и, дождавшись, пока ее посеревшее лицо заалеет, как помидорина, добавил: — Ты же не собираешься платье на себе сушить.

Анна бросила на меня подозрительный взгляд искоса. Да, решила бедняжка, что попала в логово маньяка и насильника, который таких вот молоденьких паранормов сперва домогается, потом ест. Или наоборот.

— Вот, держи, — я протянул ей вещи. — А я пойду кофе варить.

Она робко приняла полотенце и халат, и ее лицо уже не было таким омертвевшим, таким каменным.

— Ты есть хочешь?

Анна пожала плечами.

— Значит, хочешь, — сказал я и пошел на кухню.

В холодильнике обнаружилась банка зеленого горошка, две подозрительного вида сосиски и нетронутая упаковка пельменей. Для начала я приложил ее к голове, чтобы изгнать последствия употребления портвешка, а затем поставил на огонь кастрюлю с водой. Вскоре пришла и Анна, закутанная в халат до пяток. Точно, я его теще покупал, а дарить передумал. Грандиозной комплекции была дама, просто потрясающей.

— «Медвежье ухо», — сказал я, продемонстрировав Анне пельмени. — Извини, бананьев нема.

— Ну что вы, — замялась Анна. — Не стоит так из-за меня стараться.

И тут она заплакала. Без всхлипов и вздрагиваний, просто по щекам покатились слезы, делая ее невероятно, ангельски прекрасной. Я вздохнул, отложил пельмени и сел на табурет.

— Рассказывай.

… История Анны начиналась с сентября 2003 года, когда она приступила к учебе в вузе. События, предваряющие сей факт, Анна описала очень скупо: жила в Благовещенске, в семье педагогов, которую потом потеряла — как, я не понял: то ли мать, отец и брат погибли, то ли выгнали ее из дому. Как бы то ни было, самостоятельную жизнь Анна начала в нашем городе с того, что устроилась работать официанткой в кафе. Она побывала и поваром, и уборщицей, и медсестой, а затем стала петь в шашлычной. Там-то на нее и положил глаз Валентин Трубников — а положив, повел себя не как остальные любители молоденьких неиспорченных девочек, а принялся красиво ухаживать. Именно он пристроил свою новую пассию в «Парадиз», дарил золотые побрякушки и вешал на уши лапшу. В том, что это лапша, наивную Анну убедил новый поклонник Варахиил, подсунув через вторые руки увесистое досье на знаменитого телеведущего.

…Трубников явился ей вечером, как только началась гроза. Анна сунулась в шкаф, а он вылез из-под одежды, в точности такой же, каким она видела его на полу в туалете, и потянулся к ней. Рассказывая свою заурядную, в общем-то, историю, Анна озиралась по сторонам с неподдельным ужасом, словно ожидала, что покойник выпрыгнет на нее из холодильника. Решение ехать ко мне пришло к ней будто бы ниоткуда, прыжком во мрак, и Анна ощутила всю его странность как раз в тот момент, когда надавила пуговку звонка.

Вода закипела. Я набросал в кастрюлю пельменей, помешал, убавил огонь. Анна сидела с неестественно прямой спиной, сложив руки на коленях, и у меня на мгновение перехватило горло от жалости. Обычная девчонка с естественной судьбой одиночки, которую жизнь от души попинала кирзачами по мягком брюшку. Наверняка, Трубников особо отличился, раз так кончил: слухов о нем, в курсе которых я был, хватило бы на десять страниц криминальной хроники в прессе. Стоп; конечно же, не обычная девчонка, а паранорм-уникум, однако, что это меняет. И еще эти оригинальные молодые люди со странными кличками…