Майк Резник - Черная Леди

— Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит гражданским и моральным законам.

— Война тоже противоречит, и все воюют, — сказал он. — Я сорок лет собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о вас побольше.

— Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, — сказал я.

— Нет, есть, — возразил он.

— У вас наверняка есть система охраны, — предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.

— Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.

Он присмотрелся и нахмурился.

— Почему вы без конца меняете цвета?

— Меняется только интенсивность, — пояснил я. — Сам цвет не меняется.

— Отвечайте на вопрос.

— Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.

— А что значит именно это выражение? — не унимался он.

— Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, — ответил я. — Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?

— Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?

— Нет, — пояснил я. — Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.

— Что-то вроде татуировки?

— Да, — солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?

— И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?

— Я был совсем мал, — честно ответил я.

— Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?

— Нет, мистер Аберкромби, — сказал я, стараясь отвечать попроще и по возможности правдивее. — Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того, как обрел свой Узор.

— Нечто вроде инициации? — спросил он.

— Не совсем.

Он решил перейти на параллельную тему.

— А ваша жена? У нее тоже — узор?

— Да.

— И на что он похож?

— Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.

Он моргнул.

— Вы никогда не видели свою жену?

— Нет, мистер Аберкромби.

— Но когда-нибудь вы ее увидите?

— Конечно, — сказал я. — Как же иначе нам размножаться?

— Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?

— Я мог бы вам это объяснить, — предложил я.

— Избавьте меня от подробностей, — сказал он. Черты лица исказились в гримасе.

— Как пожелаете, — ответил я. — Я не хотел вас обидеть. Для Бъйорнна акт размножения — естественная функция, как прием пищи и экскреция.

— Довольно! — рявкнул он. — Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем вы занимаетесь в туалете.

— Хорошо, мистер Аберкромби.

— Это отвратительно и противоестественно.

— Жаль, что у вас складывается такое мнение, — сказал я. — Я, наверное, не так выразился.

Он долго смотрел на меня.

— Не очень-то ты гордый, а?

— Не понимаю вас, мистер Аберкромби.

— Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.

— Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, — объяснил я. — Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои обязательства со всей добросовестностью.

— Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? — продолжал он.

— Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.

— Господи! — презрительно пробормотал он. — Канфориты, те хоть сражались. Что вы за народ такой?

— Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не хватает ваших агрессивных свойств.

Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.

— Ладно, — заключил он. — Перейдем к делу.

— Значит, мои ответы вас удовлетворили?

— Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить, — он встал. — Идите за мной.

— На каком расстоянии? — поинтересовался я, вспомнив строгое требование не подходить близко.

— Заткнитесь и выполняйте, — проворчал он, направляясь к двери.

Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти картин и голограмм, все известных авторов.

— Изумительно! — воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее позднего лилового периода. — Какая элегантная манера письма!

— Вы знакомы со всеми этими картинами? — спросил он.

— Нет, — признался я. — Многие из них мне неизвестны.

— Но вы знаете этих художников?

Я обвел взглядом галерею.

— Да.

— Три из них — подделки. Укажите, которые.

— Сколько времени вы мне даете? — спросил я.

— Сколько хотите, — он помолчал. — Вы опять сияете.

— Радуюсь профессиональному вызову, — ответил я и тут же интенсивность моей окраски пропала — я сообразил, насколько эгоцентричное выражение себе позволил.

Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от него.

— Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, — произнес я с улыбкой. — Здесь четыре поддельных работы.

— Черта с два! Как четыре? — обозлился он.

— Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и обнаженная Менке — копии.

— Я отдал за Нгони 800 тысяч!

— Значит, вас обманули, — мягко сказал я. — Нгони жил на Нью Кении пять столетий назад, а краске не более трехсот лет.

— Откуда вы знаете?

Я попытался ему объяснить, как бъйорнны анализируют химический состав красок и всевозможные структуры холстов, дерева и электромагнитных панелей, но поскольку человеческий глаз не в состоянии видеть инфракрасный и ультрафиолетовый спектры, это оказалось выше его понимания. Кроме того, ни в одном диалекте не нашлось бы эквивалентных земных терминов, да их просто и не существовало.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам верю.

Он задумался ненадолго, потом поднял взгляд.

— Я пошлю картину в Одиссей на экспертизу, и если она не пройдет, мой агент на Нью Кении пожалеет, что родился на свет.

— Я не ошибся относительно трех других?

Он кивнул.

— Могу ли я, таким образом, сделать вывод, что я нахожусь здесь для установления подлинности купленных вами работ, или тех, которые вы собираетесь приобрести?

— Нет, — ответил он. — Я хотел проверить, знаете ли вы свое дело.

И сделав паузу, неохотно добавил:

— Дело вы знаете.

— Благодарю вас, мистер Аберкромби.

— Идемте в следующую комнату.

Он открыл дверь в конце галереи. Я прошел за ним в небольшое помещение — во всяком случае, небольшое для этого дома — и оказался в зале без окон. На стенах размещалось семнадцать картин и пять голограмм, кроме того, две изумительных камеи и статуэтка. Все они изображали женщину, подобную той, что была на картине Килкуллена.