Альфред Бестер - Тигр. Тигр!

— Потому что, — пробормотал Финчли и криво ухмыльнулся в пустоту, — быть одиноким, единственным это главный элемент божественной сущности.

Тут он окончательно успокоился и застыл неподвижно в пространстве и времени, намечая планы творения.

— Первым делом, — сказал по размышлении Финчли, — мне нужен небесный престол, подобающий богу. Затем мне нужно небесное царство и ангелы в услужение, ибо никакой бог не полон без подобающей свиты.

Он помедлил еще, перебирая в уме различные небесные царства, известные ему из литературы и живописи. Тут уж не было никакой нужды в особой оригинальности.

Оригинальность будет играть серьезнейшую роль в сотворении его вселенной. Теперь же важно было одно — обеспечить себе достаточную степень роскоши и комфорта, а для этого сойдет и старомодный антураж ветхозаветного Иеговы.

Чувствуя себя до крайности глупо, он вскинул руку и отдал приказ; в то же мгновение мрак рассеялся, и перед ним возникли ступени из белоснежного с золотыми прожилками мрамора, восходящие к сверкающему престолу. Престол был высокий, с подлокотниками, ножками и спинкой из чистейшего серебра и мягким пурпурным сиденьем. Но садиться на него не хотелось, и было даже страшновато — слишком тонкие и высокие ножки, какие-то расхлябанные подлокотники, узкая, неудобная спинка.

— Да что же это! — воскликнул Финчли и попытался все переделать, но сколько он ни менял пропорции, престол оставался ужасным. Как, впрочем, и восходящие к нему ступени, потому что неким образом сверкавшие в них золотые прожилки вырисовывали непристойные сцены, очень напоминавшие эротические картинки, которыми пробавлялся Финчли в прошлом своем существовании.

В конце концов он оставил свои попытки, взошел по ступеням и с нелегким сердцем уселся на престол. Было ощущение, словно он сидит на коленях у трупа, чьи мертвые руки грозят заключить его в свои жуткие объятия.

— Да уж, — сказал он и слегка передернулся, — Дизайн мебели отнюдь не моя профессия.

Финчли посмотрел по сторонам и снова воздел руку. Непроницаемо черные облака, клубившиеся вокруг трона, тут же рассеялись, обнаружив высокие колонны и свод, выложенный гладкими плитами. Зал простирался во все стороны на тысячи и тысячи ярдов, словно некий бесконечный собор. И все это пространство было заполнено сонмами ангельских чинов. Первыми стояли ангелы: изящные крылатые существа обоего пола в белых одеждах, с белокурыми сияющими головами, сапфирово-синими глазами и ярко-алыми улыбающимися губами. За ними стояли на коленях херувимы, гигантские крылатые быки с темно-рыжими шкурами и чеканными серебряными копытами. На их ассирийских лицах чернели ухоженные кудрявые бороды. Третьими были серафимы, ряды за рядами огромных шестикрылых змеев с чешуей из драгоценных камней, сиявшей своим внутренним светом.

Пока Финчли восхищенно взирал на совершенство своего творения, они стройно, негромко пели: «Слава богу. Слава господу Финчли, высочайшему из высочайших… Слава господу Финчли…» Он сидел и смотрел, и постепенно ему стало казаться, что у него появился некий порок зрения, ведь проявились несомненные признаки того, что это скорее собор греха, чем собор небесный. На цоколях и капителях колон были искусно вырезаны омерзительные гротески, зал, уходивший в непроглядную даль, был населен отвратительными тенями, которые гримасничали, лихо плясали и выделывали курбеты.

В дальних уголках неоглядного зала разыгрывались сценки, поразившие даже его. Не прерывая стройного пения, ангелы искоса бросали на херувимов недвусмысленные взгляды, а за одной из колонн крылатый бык уже притиснул прелестную белокурую ангелессу похоти и сжал ее в объятиях; продолжение было очевидно.

В полном отчаянии Финчли снова вознес руку, и вокруг заклубился все тот же первозданный мрак.

— С царствами небесными, — сказал он горько, — мы, пожалуй, покончили.

Витая в пустоте, он вновь размышлял о самых грандиозных художественных задачах, с какими ему только приходилось сталкиваться.

До сих пор, думал Финчли, с содроганием вспоминая созданный им кошмар, я всего лишь играл, пробовал свои силы, фигурально говоря, разогревался, как художник, набрасывающий пастелью скетчи на листе шероховатой бумаги. Теперь настало время перейти к настоящей работе.

Со всей подобающей богу серьезностью он провел сам с собою долгое совещание.

Чем, спросил он себя, было творение в прошлом?

Тем, что можно назвать природой.

Хорошо, назовем это природой.

Так что же плохого в природном творении?

Ответ очевиден — природа не была и не будет художником. Природа творит методом проб и ошибок. Вся существовавшая красота была не более чем случайным, побочным продуктом.

Разница меж… Разницей, перебил он себя, между старой природой и новым богом Финчли будет порядок. Мой космос будет упорядочен, полностью посвящен красоте и лишен каких-либо ненужных трат. В нем не будет ничего случайного. Не будет никакого слепого блуждания. Первым делом — холст.

— Да будет бесконечное пространство! — возгласил Финчли.

Звук прокатился по костям его черепа и глухо, бесцветно отдался в ушах, но сразу же после приказа матовый непроглядный мрак превратился в густую черноту. Финчли как не видел ничего, так и не видел, но разница ощущалась.

Прежний космос, думал он, был не более чем скопищем звезд и туманностей, огромных огненных тел, в беспорядке разбросанных по небу. Никто не знал их назначения, никто не знал, откуда они и какова будет их судьба.

В моем же космосе будет ясная цель, ибо каждое тело будет домом отдельной породы существ, чьим единственным предназначением будет служение мне.

— Да будут, — вскричал он, — вселенные числом ровно сто, равномерно заполняющие пространство! Каждая вселенная да будет состоять из тысячи галактик, а каждая галактика из миллиона звезд. Вокруг каждой звезды да будет обращаться по десять планет, а вокруг каждой планеты — по две луны. И пусть они никогда не восстанут на своего создателя! Да будет свет!

Финчли закричал и закрыл глаза от света, внезапно хлынувшего со всех сторон. Звезды, близкие и горячие как солнце, далекие и холодные как льдинки, — поодиночке, парами и огромными расплывчатыми облаками, — сверкающе-алые и желтые, густо-зеленые и фиолетовые. Их сияние было бушующей стихией света, которая сжала его сердце, переполнила его ужасом перед силами, в нем раскрытыми.

— С творением космоса, — голос Финчли звучал жалобно, как скулеж, — мы тоже пока покончим.

Он зажмурился и вновь собрал свою волю. Под ногами появилось ощущение твердой опоры, и, когда Финчли осторожно открыл глаза, он стоял на одной из своих земель; голубел небосвод, и сверкающее голубое солнце быстро катилось к западному горизонту. Земля была голой, коричневатой, в соответствии с его замыслом, — это был просто гигантский шар исходного материала, ждущего формирования, ибо Финчли решил, что первым делом он создаст для себя прекрасную зеленую Землю, планету красоты, где Финчли, господь всего сущего, будет царствовать в своем Эдеме.