Альфред Бестер - Тигр. Тигр!

Из бумажника мистер Аквила вынул долларовую банкноту. Положил ее на стеклянный прилавок, вытащил из жилетного кармана набор ручек, выбрал одну и снял с нее колпачок. Старательно защищая глаза, он уронил с пера ручки одну каплю на банкноту. Последовала ослепительная вспышка, потом что-то тихо загудело и началась слабая вибрация, однако через некоторое время снова воцарилась тишина.

Мистер Аквила убрал ручки в карман, осторожно, за уголок, приподнял банкноту и быстро вернулся в картинную галерею, где мистер Дереликт все так же стоял, не шевелясь и глядя в оранжевое пламя. Аквила помахал банкнотой перед его невидящим взором.

— Послушай, мой ветхий, — прошептал Аквила, — сегодня вечером ты отправишься к Джеффри Гельсиону. N’est-ce pas? [40] Не так ли? (фр.) (Прим. перев.) Отдашь ему вот эту бумажку, когда он попросит у тебя банкноту для рисования. Так? Черт возьми, — Он вынул из кармана мистера Дереликта бумажник, положил банкноту внутрь и вернул бумажник на его законное место.

— Теперь я скажу тебе, зачем ты должен будешь туда пойти, — продолжал Аквила, — Благодаря Diable Boiteux [41] Хромому дьяволу (фр.). (Прим. перев.) на тебя снизошло озарение. Nolens volens [42] Хочешь не хочешь (лат.). (Прим. перев.) , хромой дьявол подал тебе идею, как можно вылечить Джеффри Гельсиона. Черт возьми. Чтобы он снова пришел в себя, ты покажешь ему его собственные старые картины, принесшие ему славу. Память — мать всего. HimmelHenGott. Ты меня слышишь, верзила? Ты сделаешь так, как я тебе приказываю. Отправляйся туда сегодня же, и дьявол забери того, кто отстанет.

Мистер Аквила взял горящую зажигалку, прикурил и погасил огонь со словами:

— Нет, мой святейший из святейших! Джеффри Гельсион слишком великий художник, чтобы мы могли позволить ему зачахнуть в зловонном заточении. Он должен быть возвращен этому миру. Он должен быть возвращен мне. Е sempre l'оrа [43] Раз и навсегда (ит.). (Прим. перев.) . Я не потерплю разочарования. Ты слышишь меня, Джимми? Не потерплю!

— Возможно, надежда все-таки есть, мистер Аквила, — сказал Джеймс Дереликт. — Пока мы с вами разговаривали, мне в голову пришла одна мысль… о том, как можно вернуть Джеффа в сознание. Я попробую сделать это сегодня вечером.

Рисуя лицо Далекого демона поверх лица Джорджа Вашингтона на банкноте, Джеффри Гельсион диктовал вслух свою биографию. Впрочем, рядом с ним не было никого, кто мог бы ее записать.

— Словно Челлини, — декламировал он, — рисунок и литература одновременно. Рука об руку, хотя искусство едино, мои святые собратья по барбитурату, близкие и родные мне поклонники нембутала. Отлично. Начинаю: я родился. Я умер. Ребеночек хочет доллар. Нет…

Он поднялся с застеленного ковром пола и начал метаться от одной обитой мягкой тканью стены к другой, представляя себе свой гнев в виде темно-малиновой ярости, которая одним волшебным движением искусной кисти, ловким смешением красок, оттенков и игрой светотени постепенно превращается в бледно-лавандовые взаимные обвинения. Гениальный талант Джеффри Гельсиона был вырван у него Далеким демоном, чье отвратительное лицо…

— Начнем снова, — пробормотал он. — Погасим прожектора. Первые мазки…

Гельсион уселся на корточках на полу, взял перо для рисования, которое было признано не представляющим опасности для жизни, опустил его в баночку с графитовыми чернилами, которые тоже были признаны не представляющими опасности для жизни, и занялся звериным лицом Далекого демона, который начал постепенно вытеснять президента с долларовой купюры.

— Я родился, — диктовал Джеффри пустому пространству, в то время как его искусная рука наполняла банковскую бумажку ужасом и неземной красотой, — У меня был мир. У меня была надежда. У меня было искусство. У меня был мир. Мама. Папа. Дайте мне водички! О-о-о-о! Большой страшный дядька на меня плохо посмотрел, и теперь малыш боится. Мама! Малыш хочет налисовать класивые калтинки на класивой бумажке для мамочки и папочки. Смогли, мама. Малыш лисует полтлет противного страшного дядьки со злыми глазами, его глаза похожи на два адских озера, они словно холодный огненный ужас, он похож на страшного далекого демона из моих далеких страхов… Кто там?

Стукнул засов, ручка на двери камеры начала медленно поворачиваться. Гельсион сразу забился в угол, голый и скулящий, — дверь открывалась, чтобы впустить Далекого демона. Но на пороге стояли лишь доктор в белом халате и незнакомец в черном костюме, в черной фетровой шляпе и с черным портфелем, на котором были инициалы Дж. Д., выведенные ублюдочными золотыми готическими буквами с нелепым намеком на Гоуди [44] Фредерик Гоуди (1865–1947) — изобретатель американских печатных шрифтов. (Прим. перев.) и Баскервилля [45] Джон Баскервилль (1706–1775) — английский печатник. (Прим. перев.) .

— Ну, Джеффри, — добродушно произнес доктор.

— Доллар? — тут же заныл Гельсион. — Дайте ребеночку доллар!

— Я привел твоего старого друга, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликга?

— Доллар, — взвыл Гельсион, — Малыш хочет получить доллар.

— А где тот, что я дал тебе в прошлый раз, Джеффри? Ты же еще не закончил на нем рисовать, не так ли?

Гельсион уселся на банкноту, чтобы спрятать ее, но доктор оказался проворным. Он выхватил банкноту, и они с незнакомцем стали ее внимательно изучать.

— Такая же гениальная работа, как и все остальные, — вздохнул Дсреликт. — Даже лучше предыдущих! Какой потрясающий талант пропадает…

— Дайте ребеночку доллар, — заплакал Гельсион.

Незнакомец достал из кармана бумажник, выбрал одну купюру и протянул ее Джеффри. Едва Гельсион коснулся банкноты, как зазвучала песня, и он совсем было решил тоже запеть, но потом понял, что эта песня предназначена только для него и он должен слушать.

Доллар был просто великолепен: гладкий и не слишком новый, с чуть матовой поверхностью, которая будет впитывать чернила, словно поцелуи. Джордж Вашингтон смотрел на него с упреком и одновременно покорно, точно уже привык к тому, как с ним тут обращались. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь на этом долларе он был гораздо старше, чем на всех остальных, поскольку его серийный номер был 5 271 009, а это означало, что ему уже пять миллионов лет или даже больше, в то время как самым старым до сих пор был Джордж Вашингтон под номером два миллиона.

Довольный Гельсион уселся на пол и окунул перо в чернила, как велел ему доллар, но тут он услышал, что доктор говорит:

— Мне кажется, я не должен оставлять вас с ним наедине, мистер Дереликт.

— Нам желательно поговорить один на один, доктор. Он всегда испытывал неловкость, когда речь заходила о его работах. Он сможет обсуждать свои картины только со мной, когда не будет никого постороннего.