Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер

— «Радужница»… Что-то знакомое.

— Это фирма такая, наша, забольская. Недорогая, вроде бы, — отмахнулся Тиль, но пихнул коробку с глаз долой под стол. По бледному лицу пробежала еле заметная тень.

— Ну, ясно, — не стал дальше развивать эту тему Сиф. Вместо этого он сделал вид, что собирается укусить назойливый палец Тиля, который неосторожно приблизился ко рту.

— Сив… Останься со мной, а? Плюнь ты на своего Заболотина… Останься… Ну не бросай меня! — Тиль заглянул мальчику в глаза, такой несчастный и пламенно желающий согласия.

— Я на Евангелии присягал на верность Его Императорскому Величеству, — медленно проговорил Сиф, не отводя взгляда. — Я его подданный. Я офицер русской армии.

— Ну что ты понимаешь во всём этом! — чуть ни плача, воскликнул Тиль. — Я так не могу, когда ты — русский офицер!

— Я понимаю, что я не хочу быть клятвопреступником, — мрачно буркнул Сиф в ответ, и вдруг вопрос, который он старательно прятал даже от себя, вырвался, помимо воли: — Ты всё ещё… на «песке» торчишь?

— ПС — дарит счастье… Пусть и хреновое, — ответил человек-набросок, пряча глаза.

— Ты и сейчас… — скорее заключил, чем спросил Сиф.

— Ведь если ты уйдёшь, мы никогда больше не увидимся!

— Ну почему же… — пробормотал Сиф неуверенно.

— Потому что, — жёстко отрезал Тиль. — Не встретимся, уж я-то знаю. Только если ты останешься…

— Я не останусь. И вообще, у меня всего три часа включая время на дорогу было. Ехать полчаса, а у меня осталось-то всего… — он взглянул на свои часы, — … меньше часа.

Тиль поник, наверное, жалея сейчас, что всё ещё «торчит на пике» — когда этот «пик» кончался, все эмоции словно туманом заволакивало, и становилось легче, много легче… Главное — правильно подобрать дозу, чтобы этот «откат» тебя не убил.

— А тебя теперь как зовут, Сив?

— Что удивительно — Сиф, — мальчик не сдержал улыбки. — Иосиф Бородин.

— В честь Великого князя, что ли?

— Можно сказать и так, — согласился офицерик, зевая. Лежать на полу было ужасно покойно, и вовсе не хотелось вставать, идти куда-то, о чём-то спорить…

В комнате было тихо, перекличка птиц за окном давно перестала цеплять слух, превратилась в незаметный звуковой фон. Время тянулось с неясной, пугающей скоростью — вроде бы стояло на месте, но где-то внутри ощущался его стремительный ход, словно ледяное течение под толщей тёплой и совершенно спокойной воды. Этот заповедный водоем свято хранил свои тайны, разлившись где-то посерёдке между Болотом Памяти и радужным Водопадом Будущих Надежд.

Тиль неожиданно выпрямился, спохватившись, что молчание растянулось уже минут на пять:

— Но ведь это не твоё от рождения имя? — уточнил художник с таким видом, что чрезвычайная важность ответа была видна невооруженным взглядом… вот только её причины были непонятны.

— Наверное, — пожал плечами Сиф. Лёжа на спине, это было не так-то просто сделать. Но он не придавал никогда вопросу своего имени особой значимости — ну, Иосиф и Иосиф, дальше-то что?.. — Фамилия — совершенно точно, она же русская.

— Ну, не скажи… — о чём-то задумавшись, протянул старший товарищ. Словно неведомый автор наброска под названием «Тиль» снова взял в руки уголь и перерисовал лицо с новым выражением — задумчивым, что-то вспоминающим. — Не скажи, — повторил молодой человек.

— Что она не русская? Тиль, не смешно! «Бородин» на забольскую не тянет.

— Что именно на этом основании она не твоя. Видишь ли… — Тиль прикрыл глаза, как приспускают жалюзи — не до конца, но непонятно, видит человек-набросок что-то или нет.

Сиф нетерпеливо заёрзал на месте, поскольку Тиль замолчал довольно надолго.

— Что я должен видеть? — нетерпеливо переспросил мальчик.

— Когда мы тебя встретили, ты трепался по-русски так же чисто, как и по-забольски, — пояснил Тиль, ероша свои угольные волосы. То, что раньше робко звалось «небрежным хвостиком» теперь вовсе превратилось неизвестно во что рода «Я у мамы вместо швабры».

— Правда, по-русски? — глупо переспросил Сиф.

— А ты не помнишь? — озадачился в свою очередь художник.

— ПС, — почувствовав прилив жгучего стыда, мрачно пояснил мальчик.

Тиль пожевал свои тонкие, сливающиеся с остальным лицом губы:

— Но я-то на склероз не жалуюсь… Хотя подожди. Ты бросил ведь?

— Ещё тогда.

— Может, это из-за этого… из-за ломки? Ну, завязал резко, шок и всё такое…

— Может, — согласился Сиф, задумавшись, откуда же взялась фамилия. Наверное, командир придумал… Впрочем, неважно.

— Неважно, — подтвердил друг — последнее слово Сиф сказал вслух — и вздохнул: — То, что ты — русский офицер, так всё осложняет!

— Может, это из-за этого… этих… психологической травмы? Ну, завязал резко, шок, ломка и всё-такое…

— Может, — согласился Сиф и прервал рассуждения на эту тему: — Неважно.

— Неважно, — подтвердил его друг и вздохнул: — То, что ты — русский офицер, так всё осложняет!

Сиф помимо воли бросил взгляд в сторону коробки из-под картриджей. Тиль недовольно завозился и задвинул коробку ещё глубже.

Надо было что-то сказать. Как-то озвучить то, что самопроизвольно зародилось в голове. Это понимали оба товарища… и молчали.

— Мне до выхода осталась четверть часа, — отстранённо, словно это вовсе его не касалось, оповестил Сиф, разглядывая свои часы. Офицерский хронограф, оттягивающий худую мальчишескую руку.

— А я портрет не окончил. И мы так и не попили чаю. А ещё Стефана Сергича на этот чай надо было бы пригласить — он ещё тот старикан, лично мне нравится, — сказал, чтобы просто что-то сказать, Тиль.

— Он ведь бывший сапер? — уточнил фельдфебель, вспоминая проницательного старика. Ох, и дурак же Сиф, чего ему стоило не скрыть, а именно отбросить офицерские привычки, стать просто Сифом-Спецом, как с Растой и Кашей? Вовек бы сдарий Ивельский не догадался… Впрочем, у Сифа не было сейчас соответствующего настроения совершенно. Здесь, наоборот, всё напоминало ему о войне и заставляло напрягаться и вытягиваться по струнке.

— В прошлом он подрывник тот ещё, а вообще — знаменитый пианист. Видел его пальцы?

Сиф вспомнил удивительно длинные и тонкие, словно ветви сухого дерева, пальцы пенсионера. Пианист? Вполне возможно. Ведь пальцы могут только выглядеть столь хрупкими, кто знает, какая на самом деле в них заключена сила…

— А его ты тоже заставлял неподвижно позировать для твоих «военных хроник»? — губы маленького офицера помимо воли расползлись в улыбке, стоило такой картине нарисоваться в воображении.

— Не смешно, — на всякий случай обиделся Тиль. Сиф спохватился, что для художника каждая эмоция сейчас звенит во внутреннем оркестре чувств оглушительно. Обижаться и радоваться одновременно для него ничего не стоило. А уж контрастно, попеременно — тем паче.