Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер

— Алён, — вдруг взял Сиф девушку за руку.

— Да? — немедленно откликнулась она. — Что такое?

— Ты князя… любишь? — Сифу в таком состоянии было легко спрашивать. Словно во сне, и в любой момент можно проснуться, забыться…

Алёна мигом налилась краской, словно поспевающее на глазах яблоко, и невнятно пробормотала:

— Семью же любишь, а он мне ближе, чем родня…

Почему-то эта новость испортила Сифу настроение, и он, чувствуя себя Тилем, капризно попросил:

— Наклонись!

— Зачем? — удивилась Алёна, послушно наклоняясь к лицу Сифа.

Сиф какое-то время помедлил, стараясь поймать ускользающую мысль. Вот она оформилась в голове, и он её, не торопясь, озвучил:

— Мне Раста тоже как семья. Но князю я завидую.

И, слегка зажмурившись, дотянулся и поцеловал Алёну. Быстро, неумело — впервые в жизни. После этого стены комнаты завертелись в венском вальсе, и откуда-то издалека до него донёсся голос перепуганной девушки:

— Сиф! Сиф, что с тобой?! Господи, Сиф, очнись!

Но он всё глубже уплывал в воронку этого диковинного вальса. Или комната уносилась от него прочь — он не успел разобрать прежде, чем мир сузился до маленькой щёлки и, мигнув, окончательно исчез.

Некоторое время мальчик словно качался на волнах, ощущая своё тело, боль ссадин на коленках и горячую-горячую руку Алёны чем-то далёким и почти ненужным. А может, это его рука была ледяной, поэтому Алёнино прикосновение обжигало?

Когда тело оказалось совсем далеко, Сиф ещё чуть-чуть покачался на волнах, не думая ни о чём, а после начал постепенно выплывать всё ближе и ближе к реальности. Там раздавались два знакомых голоса, только Сиф никак не мог сообразить, кому же они принадлежат. Ему даже стало обидно, что он никак не разберётся. Где он? Кто говорит? Кто сбрызнул его лицо водой? Между прочим, холодной, а это не всегда приятно! Могли бы устроить ему более комфортное пробуждение?!

— Ну вот, сейчас глаза откроет, — услышал он женский голос с ясно различимым забольским акцентом. Говорившая была ему знакома, очень знакома. Он её даже почти сразу же узнал: то была Эличка Кочуйская, санинструктор из батальона…

— Сиф, да очнись ты ради Бога! — воскликнул второй голос, тоже женский и тоже знакомый. Только мальчик никак не мог сообразить, кто говорит, — ведь, раз здесь Эля, он сейчас находится в роте, а там других девушек попросту нет…

Чтобы окончательно во всём разобраться, Сивка с усилием открыл глаза и несколько раз сморгнул, прежде чем зрение стало относительно чётким. Вместо ожидаемого полога палатки он увидел ровный белый потолок с пластиковым покрытием и стильной металлической люстрой. Значит, не полевой госпиталь?

— Сиф, не смей больше так отрубаться! — чуть не плача воскликнул таинственно-знакомый голос, от беспокойства которого на сердце появилась приятная тёплая тяжесть. Но что происходит?

— Подумать только, я вновь вижу Индейца, который так старался при мне не выражаться! — с лёгкой смешинкой произнесла Кочуйская где-то сбоку от Сивки. Теперь он разобрал, что голос принадлежит не девушке, а женщине, но, без сомнения, это был голос «старшего сержанта Элички».

— Навкаже блато, — облизнув губы, сказал Сивка, которого звучание забольских слов в его собственном исполнении успокоило.

— О, больной ругается, значит, идёт на поправку. Алёна, отойдите, сейчас применю элементы армейской некромантии, — заявила Кочуйская и вдруг как гаркнет: — Унте… Фельдфебель Бородин, подъём!

Это знакомое армейское «па-адъё-ём!» со звучным «м-м» на конце и, против всех правил русского языка, с двумя ударениями, не оставило офицерику никакого выбора: тело само взлетело в вертикальное положение, руки вытянулись по швам, а пятки пристукнули воображаемыми каблуками. После всего этого Сивка покачнулся, но устоял и принялся озираться по сторонам.

Он находился в Алёнином номере забольской гостиницы. Только откуда здесь голос Кочуйской, который заставил его на бессознательных рефлексах вскочить на ноги?

Это что, почудилось? Из-за…

— Ну и горазд ты девушку пугать обмороками, — заявила Кочуйская, опровергая его предположение о глюках. «Старший сержант Эличка» стояла в двух шагах от него, в белом халате и с перекинутой через плечо толстой русой косой — ничего общего с куцым огрызком косички прошлого. Санинструктор, или, вернее, доктор за шесть лет стала полноватой улыбчивой женщиной. Сиф глядел на неё и недоумевал, как же он мог её забыть. Этот наклон головы, эту улыбку, эти глаза…

— Сиф, не пугай меня так больше! — чуть поодаль застыла бледная, ещё не отошедшая от испуга Алёна. — Ты вдруг завалился назад, закрыл глаза и потерял сознание. Лежал весь белый и почти не дышал! Я… ты… — она шмыгнула носом и тыльной стороной ладони вытерла глаза. — Что с тобой случилось?!

Сиф, всё ещё воспринимающий мир сквозь мерцающий туман, сморгнул несколько раз и медленно отозвался:

— Прости, что не предупредил. На меня так большинство сильных лекарств действуют. Обезболивающие… чаще всего.

Но Алёна лишь ещё ожесточеннее шмыгнула носом, а затем и вовсе всхлипнула.

— Дурак! — вырвалось у неё жалобно. — Я думала, ты и вовсе сейчас помрё-ёшь… Ты такой бледный был! Я дёрнулась тебя тормошить, трясла-трясла, а ты даже не пошевелишься, только безвольно голова мотается, когда встряхиваю! Потом уже доктора вызвала, жду, а ты всё глаза не открываешь…

— А потом пришла я, и в сознания тебя привела старыми армейскими методами: тут надавить, там по щекам нахлестать, водой полить, как цветок в горшке, и, глядишь, Индеец уже не белый, а, как трава, зазеленел, — весело подхватила Кочуйская. И даже этот смех, просвечивающий сквозь слова, как солнце в листве, был Сифу до боли знаком. И навевал обрывки воспоминаний — далёких-далёких. Наверное, это ещё обезболивающее сказывалось…

— Если бы ты не очнулся сейчас, я бы… я не знаю, я бы рядом с тобой… рухнула…

— Ну, для впечатлительных девушек у меня в запасе есть нашатырь, — бывшая «старший сержант Эличка» рассмеялась, подбадривая Алёну. — Но чтобы Индеец — да не очнулся, чтобы выругаться: почему такие-сякие его водой поливают без спроса? Нет, тут без вариантов было!

Сиф захлопал глазами, стараясь всё как-то разместить в ещё вялой голове. Кочуйская… Алёна… Обезболивающее…

Из размышлений его вывели судорожные всхлипы Алёны. Сиф довольно смутно представлял, что должен делать в такой ситуации, но вообразил на месте Алёны Расточку, и дело пошло на лад. Подойдя к девушке, он сжал её руку и с повинной наклонил голову:

— Извини. Больше постараюсь сознание не терять, честное офицерское.

— Дурак, — повторила Алёна всё так же жалобно, но, ещё пару раз всхлипнув, плакать перестала.