Юрий Бурносов - Право хотеть

В тишине слышно было только, как дышит рядом Сабин.

Прервал молчание парень в кожанке, обратившись к Жозефу:

— Огоньку не будет?

Жозеф уже привычно достал коробок, чиркнул — а когда пламя погасло, старинный поезд исчез с платформы, никакого следа «профсоюзников» не было. Рядом переминались с ноги на ногу туристы, а женский голос по громкоговорителю сообщил, что поезд в направлении Венсенского замка прибудет через одну минуту.

Лефевр тяжело опустился на железное сиденье и только сейчас дал себе волю:

— Какой бред! — он обхватил голову руками и повторял, нервно смеясь: — Бессрочная забастовка! Господи, бред какой!

В городе снова стало шесть вечера. Сабин настаивала на том, чтоб проводить Лефевра до гаража, но он отмахнулся от обоих и торопливо ушел.

— Пешком? — спросил ее Жозеф.

Она кивнула.

Жозеф подхватил девушку под руку, ощутил ее тепло совсем рядом и подумал, как долго он уже никого вот так не водил. То ли к вечеру потеплело, то ли холод потерял значение.

— И что, — спросила Сабин, — что нам теперь грозит?

— Если б я знал, — сказал Жозеф, глядя на морозный ярко-розовый закат. — На моей памяти такого еще ни разу не было. Вообще-то Парижу очень повезло с хранителями. Подумайте сами, за столько лет существования он практически не пострадал. Разве что Бастилию разрушили… но не думаю, чтоб город сильно по ней тосковал. Его редко завоевывали, а даже когда завоевывали, особых бед не причиняли. Возьмите хоть сорок четвертый…

— Вы про фон Холтица? Так он просто не стал выполнять приказ. Его потом даже генерал де Голль наградил, по-моему…

— Не только фон Холтиц. Шпейделю приказали разбомбить город с воздуха — он и этого не стал делать.

— Просто повезло.

Жозеф улыбнулся:

— Я и говорю.

— А что они еще делают, эти хранители?

— Сдерживают призраков там, где им место. Все то, что вы сегодня видели — никто из… нормальных людей вообще-то не должен видеть.

— Я догадалась, — Сабин поежилась. — А эти люди? Они ведь…

Жозеф кивнул.

— Когда-то они были в Сопротивлении. Партизаны прятались от бошей в метро, некоторым не удалось уйти. Сегодня арьергород разбушевался… потому что ему позволили разойтись. Если они продлят забастовку, дальше будет хуже.

Темнота всегда спускается на Париж резко: только было бледное порозовевшее небо и раз — будто черным полотном накрыли, и мгновенно на этом полотне зажигаются фонари, фары и огни кафе. Последних сегодня было куда меньше, чем обычно, но светились они тепло, завлекали — Жозеф только сейчас почувствовал, что замерз.

Внутри было тепло, шумно, празднично сверкали зеркала. Но и в здешний гул вплетались нотки возбуждения и тревоги. Жозеф и Сабин втиснулись за маленький столик в самой глубине, заказали у официанта «что есть». Тот посмотрел с пониманием и благодарностью, и принес два бокала арманьяка. Выпив, Сабин повеселела, стала разговорчивой, глаза разгорелись. Неловкость сама собой исчезла — хоть благодари «профсоюз».

— Я, наверное, понимаю, почему ваши хранители так вцепились в этот отель, — проговорила она, обхватив замерзшими руками бокал со свечой. — Он же старый. Ему бы по всем правилам быть архитектурным памятником. А его взяли и Катару продали…

Сабин была права. Отель был построен в начале восемнадцатого века. Кто там только не останавливался с тех пор, от Рудольфа Валентино до польского правительства в изгнании. «Сентраль» должен бы охраняться государством.

А охраняемый объект не стали бы продавать, и тем более не разрешили бы перестраивать. На такой объект чихнуть нельзя лишний раз, не собрав сотни справок от мэрии.

— Я тоже много чего не понимаю, — сказал Жозеф, разглядывая ее мизинцы, пронизанные красным светом. — Положим, они устроили забастовку против городских властей — ведь именно мэрия продает отель. Но отчего они привязались к вашему патрону?

Сабин пожала плечами.

— Ему в последнее время приходили странные звонки. Он все время ругался, а сегодня позвонил меня позвонить в Оранж. По-моему, он этих звонков боялся. А еще… ох, не знаю.

Она нервно провела рукой по волосам. Ей явно не хотелось компрометировать шефа. Но Жозеф и так ее понял. Скорее всего, господин Лефевр уже что-то слышал от профсоюза. Может, поэтому и хотел сегодня побыстрее увести их из бюро…

Но в конце концов, разрешение на продажу и перестройку уже подписано мэрией, даже если б Лефевр хотел, сам он изменить ничего не сможет…

Ночь прошла тяжело. Большую ее часть Жозеф просидел, ругаясь с шефом по скайпу и составляя прошение на имя мэра. Вряд ли оно что-то даст… хотя еще пару дней такого борделя, и мэр сам к ним прибежит.

Уже перед рассветом Жозеф прошерстил в интернете биографию Лефевра. Ничего примечательного, кроме одной детали. До того, как Лефевра назначили в комитет по градостроительству, он числился в Отделе по вопросам архитектуры и культурного наследия.

В том самом отделе, который присваивает статус памятникам архитектуры.

Может быть, профсоюзу и впрямь есть, что с него спрашивать.

Когда Сабин с утра пришла в офис, секретарши еще не было; на автоответчике мигало сообщение об опоздании. Патрон, верно, еще досматривал утренний сон… и как он только может спать после вчерашнего. Обычно до его прихода Сабин успевала съесть принесенный с собой круассан, но сегодня встреченные на пути булочные были закрыты.

Забастовка продолжалась.

В полной тишине слышно было только тихое гудение компьютера и повторяющиеся шаркающие звуки. Видно, уборщицы еще не закончили мести полы. Но, подняв голову, Сабин никого не увидела. Однако мести продолжали, теперь уж почти рядом. Чертовщина какая-то…

Именно это вчера сказал патрон.

Может, этот звук он и слышал, когда внезапно замирал посреди разговора, а потом раздраженно отсылал ее из кабинета?

Звук становился настойчивее; в какой-то момент Сабин показалось, что метут прямо у кресла, и она инстинктивно поджала ноги.

— Кто здесь?

Тишина звенела, пугала.

— Что случилось? — спросила зачем-то Сабин. И опять:

— Кто здесь?

Звуки стали удаляться. Сабин прокляла про себя отсуствующих Лефевра и секретаршу, Жозефа и собственное любопытство. Осторожно, без шума она поднялась и пошла за звуками. Высунула голову в коридор — и увидела.

Пол мела горничная. В темном платье, безупречно белом фартуке и такой же — Сабин с трудом вспомнила слово — наколке. Работала она весьма деловито, и, кроме старинной униформы, ничего необычного в ней не было.

Пока она не подняла голову и не взглянула на Сабин.

Обычно в таких случаях персонажи фильмов ужасов визжат во все горло. А на самом деле визжать не получается, не выходит даже дышать.