Владимир Корчагин - Именем человечества

— Все ясно, милый. Какие же мы были чудаки! Значит, все? Конец?

— Все, Танюша! — он вскочил со стула, обнял ее за талию, хотел закружить по кухне. Но вдруг побледнел, пошатнулся, снова опустился на стул:

— Прости, родная, мне действительно лучше лечь. Устал я очень…

Это было впервые, что она влетела в кабинет главного врача без стука, прямо с улицы, даже не сняв пальто.

— Андрей Николаевич, дорогой мой, поздравьте меня! И всех нас! Все кончено! Больше нам не страшны никакие бомбы, никакая война!

— Генератор работает?

— Он давно работает. Но только сегодня ночью Максим понял, что излучаемого потока достаточно, чтобы предотвратить цепную реакцию.

— Значит, победа?

— Победа!

— Поздравляю, Танюша! — он взял ее за руки.

— Да поцелуйте же меня, мой добрый милый рыцарь! И не успел он опомниться, как гибкие руки Тани обвились вокруг его шеи и губы обжег ее быстрый поцелуй.

— А вечером, пожалуйста, к нам. Надо отметить такое событие. Максим очень просил.

— Спасибо, Танюша. Но еще до вечера я хотел бы поговорить с вами вот о чем… Да вы разденьтесь, разденьтесь! — он помог ей снять пальто. — Так вот, у вас сейчас, наверное, от радости душа нараспашку. А именно теперь надо быть предельно осторожными. И прежде всего: о том, что вы мне рассказали, — никому ни слова! Даже самым близким друзьям. Особенно никто не должен знать порога достигнутой вами интенсивности потока.

— Ясно, Андрей Николаевич. Но ведь мы можем менять интенсивность потока в широких пределах.

— Это очень хорошо, Таня, и все-таки… Теперь самое главное — что вы собираетесь делать дальше?

— Мы еще не думали об этом.

— А надо подумать. Сообщать что-либо в институт Дмитрия я бы не советовал. Недавно получил от него письмо. Тему нейтринной стабилизации ядер там у них прикрыли окончательно. Но это не помешало Саакяну многое из того, что он узнал от Дмитрия, опубликовать в закрытой печати. Более того, результаты этих «трудов» уже выдвинуты на соискание Государственной премии, а сам Саакян занял пост директора института. Но это пустяки. Самое страшное: как бы эти «закрытые работы» не попали туда, на запад. Ведь основываясь на них, можно, наверное, воспроизвести вашу установку. Я не знаю, о чем конкретно написал Саакян. Но он мог выведать у Дмитрия все. Таня с улыбкой покачала головой:

— Ему просто нечего было выведывать у Дмитрия Андреевича.

— То есть?

— Может быть, это и не совсем этично со стороны Максима, но он сдержал слово, данное Этане, и не раскрыл даже Дмитрию один секрет: устройство главного блока преобразования нейтрино. Он смонтировал его тайно от всех и включил в схему под видом одного из добавочных сопротивлений. Нашу установку не сможет воспроизвести никто. А устройство блока умрет вместе со мной и Максимом. Такова воля Этаны. И мы вполне согласны с ней и выполним ее волю: дальнейшая разработка блока преобразования может заложить основу такого оружия, которое способно уничтожить не только всю Землю, но и всю Солнечную систему.

— А если кто-то все-таки доберется до этого блока, разберет его?

Она снова с улыбкой покачала головой:

— Вы думаете, Максим зря провел время на корабле Этаны? Он снабдил блок механизмом мгновенного само уничтожения при малейшей попытке проникнуть в его тайну.

— Да, но…

— Я знаю, о чем вы подумали. Так вот, мы с Максимом можем лишить себя жизни практически мгновенно, при любых обстоятельствах, без применения какого бы то ни было оружия.

— Не говорите об этом, Таня!

— Из песни слова не выкинешь. Мы предусмотрели все. Нельзя избавить человечество от одного оружия и вложить ему в руки другое, еще более грозное. Мы не хотим повторить ошибку физиков Лос-Аламоса. Потому и не решили еще, как поступить дальше. К тому же… — голос Тани дрогнул. — Я не говорила вам до сих пор… Максим очень, очень болен.

— Что с ним?

— Не знаю… Общее недомогание, почти полное отсутствие иммунных реакций, непрерывные воспалительные процессы… Видимо, длительное пребывание в безмикробной атмосфере звездолета подавило защитные силы организма…

— И вы не в силах ему помочь?

— Я могла бы… Но у меня кончился радиоактивный препарат, а единственная ампула с нептунием осталась в институте Дмитрия Андреевича.

— Как осталась в институте? Почему?

— Перед отъездом в Вормалей Саакян уговорил Максима и Дмитрия Андреевича спрятать ампулу к нему в сейф, а потом, когда мы уже по приезде сюда позвонили ему, заявил, что не имеет права возвращать ее в частные руки. И вот… Главное — что теперь будет с Вовой! — Таня глотнула слезы и поспешно отвернулась к окну.

— Ну, это я так не оставлю! — Зорин схватил трубку, полистал записную книжку:

— Примите заказ. Срочный. Да, да, самый срочный!

Институт ответил через несколько минут. Зорин кивнул Тане, она приблизила ухо к трубке. Он нервно кашлянул:

— Зорина Дмитрия Андреевича, пожалуйста. Дмитрий? Это я. Слушай, как получилось, что ампула Татьяны Аркадьевны оказалась в руках Саакяна? Почему он до сих пор не возвратил ее? Ты же знаешь, что для сына Татьяны Аркадьевны…

— Знаю. Я говорил ему. Он ссылается на какое-то законодательство и теперь, как директор института…

— Как бы мне соединиться с ним?

— Сейчас позвоню на коммутатор. Не вешай трубку. С минуту до них доносились лишь глухие шорохи. Наконец раздался знакомый самоуверенный баритон.

— Директор института слушает.

— Товарищ Саакян? Рубен Саакович, это Зорин из Кисловодска. Я звоню по очень важному делу. У вас случайно осталась ампула с радиоактивным препаратом врача Тропининой. Он был передан ей в свое время для поддержания здоровья ее сына и сейчас…

— Вы имеете в виду ампулу с нептунием? — перебил Саакян.

— Да, этот препарат срочно необходим здесь.

— Согласно имеющимся у меня инструкциям, радиоактивные элементы не могут находиться в руках частных лиц. Я не имею права передать вам или кому-либо другому ампулу с нептунием.

— Но это лечебный препарат.

— Вы можете представить утвержденную Минздравом методику лечения нептунием?

— Рубен Саакович, прошу вас, не будем формалиста ми. Я уже сказал: нептуний был передан Тропининой специально для лечения ее сына от редкой, единственной в своем роде болезни. Никакой официальной инструкции у нас нет. Но поскольку жизнь ребенка в опасности…

— Ничем не могу вам помочь. Нептуний не лечебный препарат. Институт не может передать его в частные руки.

— Да поймите, речь идет о жизни ребенка!

— Используйте для лечения другие лекарства.

— Никаких других лекарств против этой болезни нет. Оставшаяся у вас ампула — единственное средство…

— Простите, больше мне нечего вам сказать, — перебил Саакян и повесил трубку.