Мэтью Джонсон - «Если», 2009 № 08

— Ах, жалобу, — угрожающе произнес он. — Жалобу, значит… пригрели, называется, змеюку на пузе. Мы все для нее, а она… жалобу, ишь ты! Сейчас я тебе покажу, четырехконфорочная гадюка, из чего кулаки настоящего мужчины сделаны! — Капитан стал неумолимо надвигаться на печку. Ярцева смело загородила печь собой и беджиком. Капитан остановился, тяжело дыша и сверля навигатора взглядом. Ярцева не боялась гнева капитана и продолжала твердо стоять.

— Так, оглоеды, — сказала Людочка, вклиниваясь между ними. — Перестаньте немедленно!

Капитан произнес сурово:

— Людочка, я вас бесконечно уважаю, но вы же видите, что творится! Должны, черт подери, видеть!

Людочка кивнула:

— Я вижу. Вы нервничаете. Ярцева нервничает. Все нервничают, потому что наш полет затянулся. Верно, Маркин?

Я пожал плечами:

— Мое дело — печь пирожки и жарить яичницу, а не нервничать.

Людочка сказала:

— Вот видите, Маркин не нервничает. Значит, он и поговорит с печкой и успокоит ее. В конце концов, печка — лучший друг нашего дорогого повара. Верно, Сережка? — Не дожидаясь моего ответа, она потянула в коридор капитана и Ярцеву. У двери в коридор их встретила Маринка с револьвером в руке. Я хлопнул себя по поясу: кобура опустела. Стащила, негодница! Когда успела?

Марина прицелилась в Людочку и с криком: «Смерть хомо сапиенсам!» попыталась нажать на курок, но не успела — капитан выхватил у нее револьвер и, укоризненно покачав головой, взял в щепотку ухо девочки.

— Ой-ой, больно, — запищала Марина. — Простите, дяденька, я больше не буду!

Капитан строго произнес:

— Марш в угол!

Печка грустно спросила:

— Ну что, будешь успокаивать меня?

Я заметил:

— Сначала неплохо бы узнать, что с тобой приключилось.

Печка сказала:

— Сама не знаю. Нашло… Истерика бабская, как верно подметил наш мудрый капитан. Теперь вот стыдно.

Я поставил на конфорку сковороду и сказал:

— Не ври, пожалуйста. Я не самый проницательный человек на свете, но я знаю жизнь. Вернее, притворяюсь, что знаю, и поэтому притворяюсь, что могу распознать твое вранье. В общем, я тебя раскусил.

Печка сказала:

— Мучает меня, Маркин, что-то вроде когнитивного диссонанса. Понимаешь, когда я узнала, что мы с тобой полетим вместе, я ждала другого.

— Другого? — удивленно переспросил я. — Чего другого?

Печка раздраженно хлопнула дверцей:

— Помолчи. Так вот. Ждала я другого тебя. А получила — друга. Понимаешь? Конечно, понимаешь. Никто не понимает меня лучше тебя, гражданин Маркин.

Я разбил яйца и выпустил желток и белок в свободное путешествие по сковороде. Действие было привычным до одури. Как будто я этим всю жизнь занимался. Но, наверное, когда-то я занимался чем-то еще, раз печка ждала другого меня.

Печка спросила:

— Ты помнишь, что случилось на планете, с которой поступил сигнал бедствия?

Я сказал:

— Конечно, помню. Я отвез колонистам еду. Они ее стрескали и получили необходимые для организма витамины и минералы.

Печка вздохнула:

— Маркин, в том-то и дело. Потому-то мне душу и рвет. Друг ты мне, а помочь я тебе не могу. Ты сам себе можешь помочь. Но после этого мы друг друга не увидим.

Я кинул в сковороду щепотку соли и спросил:

— Ты о чем?

Печка сказала:

— Скоро узнаешь, Маркин.

Она добавила в конфорку огня и сказала:

— Я все это время наблюдала за тобой. Дикое зрелище эта последняя планета. Ну, куда ты еду возил. Хуже Парадиза. Парадиз — глупый парк развлечений. Здесь же… слов не хватает. А причина — Да-гон. Он — цель нашего полета. Маркин, скажи, мои слова находят в твоем сердце отклик?

Яичница получилась отменной. Желтки не повреждены, сверху — тонкий слой яичных сопелек. Идеальная яичница для моей возлюбленной Людочки.

Я сказал:

— Капитан тоже Дагон упоминал. Дагон — это планета такая, верно?

Печка прошептала:

— Эх, граждане, что же это творится… — Она больно ударила меня дверцей духовки по ноге и сказала: — Маркин, ну подумай хорошенько. Что случилось на Парадизе? Что случилось на безымянной планете? Вспомни, пожалуйста.

Я потер ушиб и попытался думать о Парадизе, но вместо этого стад почему-то думать о Людочке. О моей Людочке на кухне. О смеющейся моей Людочке. О моей Людочке, которая говорит: «Боже, я ведь спала с тобой…», а я отвечаю: «Да, мы трахались…». Я помотал головой. Откуда взялось последнее воспоминание?

Включился сигнал тревоги. Тревожно замигала красная лампочка у потолка. Я вздрогнул.

Печка сказала:

— Иди, Маркин. Тревога.

Я сказал:

— Но…

Печка перебила:

— Гражданин, не задерживайтесь. Действуйте строго по уставу. А я пока уйду в себя. — Она сказала: — Надо кое-что обдумать.

Весь экипаж, не считая печки, собрался на мостике. Капитан лежал рядом с капитанским креслом. Он был тяжело ранен в живот. Маринка сидела на полу в углу, прижав к груди сумочку. Ее глаза тускло светились. Побледневшая Ярцева стояла с револьвером в дрожащих руках и целилась в Людочку. Людочка смотрела на капитана.

В моих мыслях Ярцева часто целилась в кого-то. Но в глубине души я не верил, что такое произойдет. Я и сейчас не верил своим глазам. Может, это сон?

Ярцева сказала:

— Всем можно с ума сходить, а мне — нет? Я давно мечтала об этом, шалашовка. Коза крашеная! Ты увела его! Ты!

Людочка спросила шепотом:

— Кого?

— Его! — заявила Ярцева.

«Кого она имеет в виду?» — подумал я, озираясь.

Кого моя невинная Людочка могла так подло увести?

Людочка смотрела на капитана.

Она сказала:

— Ярцева, капитан умирает. Надо помочь ему. Пожалуйста, убери оружие.

Ярцева закричала:

— О чем ты говоришь?! О чем, черт возьми, ты говоришь? Я убила капитана! Пути назад нет!

Людочка посмотрела на нее и сказала:

— Если он не выживет, путь назад есть. Всегда можно вернуться на правильную дорогу. Мы это обсудим потом. Пожалуйста, позволь мне спасти капитана. — Она попросила: — Прошу тебя, опусти оружие.

Ярцева прошептала:

— Ты конченая дура… не пойму, зачем тебя взяли на корабль.

Я понял, что сейчас она выстрелит. До этого я на цыпочках подбирался к Ярцевой со спины, надеясь обезоружить ее, но времени не оставалось. Надо было во что бы то ни стало спасти любимую. И капитана. И корабль. И саму Ярцеву. Пусть даже ценой своей жизни.

Я кинулся на Ярцеву. Она обернулась и вздрогнула… Что-то тяжелое и горячее ударило меня в грудь. Я отлетел к стене и осел, как вмиг опустевший мешок. Ярцева смотрела на меня дикими глазами. Ствол быстро-быстро закивал, словно удочка во время клева, и револьвер выпал из ее рук. Кажется, Ярцева не хотела в меня стрелять.

Я понял, что умираю. Это было странное ощущение. Я ожидал, что вся жизнь пролетит у меня перед глазами, но этого не произошло. Я хотел подумать о чем-нибудь возвышенном, может, о Боге, но вместо этого я думал: «Какое дурацкое слово — «револьвер». А если прочитать его наоборот, будет «ревьловер». Кошмар».