Уолтер Миллер - Страсти по Лейбовицу

— Вот ордер на ваше задержание, выданный судом. Я должен зачитать его и объяснить вам. Вот вам копия. Офицеры засвидетельствуют, что вы препятствовали вашему задержанию, на что вы не имеете права…

— Давайте его сюда.

— Вот это правильно. Вы будете привлечены к суду по следующему обвинению: «Принимая во внимание, что истец ссылается на серьезное нарушение общественного порядка…»

— Бросьте лозунги вон в ту кучу пепла, — дал указание послушникам Зерчи. — Потом залезайте в машину и ждите, — не обращая внимания на произносимые слова, он, сопровождаемый по пятам судебным исполнителем, продолжавшим монотонно зачитывать текст, подошел к офицеру. — Я арестован?

— Мы подумаем об этом.

— «…и он должен предстать перед судом в назначенный день, дабы дать объяснения по поводу указания…»

— В чем меня обвиняют?

— Если потребуется, мы представим четыре или пять обвинений.

Из ворот показался вернувшийся Корс. Женщину с ребенком уже проводили на территорию лагеря. На озабоченном лице доктора читалась тень вины.

— Послушайте, отче, — сказал он. — Я знаю, как вы ко всему этому относитесь, но…

Кулак аббата Зерчи с размаха врезался в лицо врача. Корс потерял равновесие и тяжело шлепнулся на асфальт шоссе. На лице его было неподдельное изумление. Он несколько раз шмыгнул носом. Внезапно из него потекла кровь. Полицейский заломил руки священнику.

— Подведите его к машине, — сказал один из офицеров.

Автомобиль, к которому его подтащили, был не его собственным, а тяжелым бронированным полицейским лимузином.

— Судье ты не очень понравишься, — мрачно пообещал ему полицейский. — А теперь стой тут и не дрыгайся. Одно движение — и на тебя наденут наручники.

Аббат и полицейский стояли, дожидаясь у лимузина, пока судебный исполнитель, врач и другой офицер полиции совещались на обочине шоссе. Корс прижимал к носу платок.

Беседовали они минут пять. Преисполненный стыда, Зерчи прижался лбом к гладкому металлу и попытался погрузиться в молитву. Его совершенно не интересовало, что они могут с ним сделать. Он думал только о ребенке и о молодой женщине. Он видел, что она уже была готова передумать, и ей был нужен только приказ: «Я, священнослужитель Божий, повелеваю тебе!..», которому она с благодарностью подчинилась бы — если бы только они не заставили его остановиться, где она увидела, как «священнослужитель Божий» стал нарушителем целой кучи законов, сцепившись с «Королевскими автоинспекторами». Никогда еще Царство Божье не казалось ему столь далеким.

— Ну ладно, мистер. Ну и повезло, скажу я вам.

Зерчи взглянул на него.

— Что?

— Доктор Корс отказывается подавать на вас жалобу. Он сказал, что сам разберется. За что вы его ударили?

— Спросите у него.

— Мы спрашивали. Я пытаюсь решить, то ли взять вас с собой, то ли влепить вам штраф. Судейский говорит, что вас в округе хорошо знают. Чем вы занимаетесь?

Зерчи покраснел.

— Так ли это для вас важно? — он притронулся к нагрудному кресту.

— До тех пор пока тип с таким украшением не бьет кого-то по носу, меня это совершенно не интересует. Чем вы занимаетесь?

Зерчи подавил последний приступ гордости.

— Я аббат братства святого Лейбовица в монастыре, расположенном ниже по дороге.

— И это дает вам право нападать на людей?

— Я прошу прощения. Если доктор Корс согласен выслушать меня, я готов извиниться перед ним. Если вы вручите мне повестку в суд, я обязуюсь явиться.

— Фел?

— Тюрьма забита «ди-пи», перемещенными лицами.

— Послушайте, если мы предадим забвению все, что здесь было, обещаете ли держаться подальше от этого места и не подпускать к нему свою команду?

— Да.

— Отлично. Езжайте. Но если вы позволите себе хотя бы сплюнуть, проезжая мимо, этого будет достаточно.

— Благодарю вас.

Когда они двинулись с места, где-то в глубине парка заиграл орган. Обернувшись, Зерчи увидел, как стала вращаться карусель. Офицер помял ладонями свое лицо, хлопнул судейского по спине, и, разойдясь по своим машинам, они тоже уехали. И хотя за спиной его сидели пять послушников, Зерчи чувствовал, что он остался наедине со своим стыдом.

— Убежден, что тебя предупреждали о недопустимости таких вспышек гнева? — допрашивал отец Лехи кающегося грешника.

— Да, отче.

— Ты признаешь, что в определенном смысле у тебя было намерение убить обидчика?

— Намерения убивать у меня не было.

— Ты пытаешься найти себе оправдание? — спросил исповедник.

— Нет, отче. У меня не было намерения причинить вред. Я обвиняю себя в том, что и в мыслях, и в деяниях нарушил пятую заповедь, что согрешил против справедливости и милосердия. И навлек бесчестие и неприятности на мою обитель.

— Ты признаешь, что нарушил обет никогда не прибегать к насилию?

— Да, отче. И глубоко раскаиваюсь в этом.

— Единственное смягчающее обстоятельство заключается в том, что, увидев, как красная волна гнева захлестывает тебя, ты отступил. Часто ли ты позволяешь себе так распускаться?

Допрос продолжался, и владыка аббатства стоял на коленях перед приором, который судьей возвышался над своим учителем.

— Хорошо, — сказал отец Лехи. — Теперь что касается наказания, ты должен дать обет…

Зерчи приехал к часовне через полтора часа, но миссис Грейлс все еще ждала его. Она стояла в исповедальне на коленях у кресла с высокой спинкой и, казалось, дремала. Растерянный и усталый, аббат надеялся, что уже не застанет ее. Он должен был сам принести покаяние, прежде чем сможет выслушать ее. Он преклонил колени перед алтарем и минут двадцать читал покаянные молитвы, которые отец Лехи возложил на него в виде епитимьи, но когда он вернулся в исповедальню, миссис Грейлс по-прежнему была там. Он дважды обратился к ней, прежде чем она услышала и, поднимаясь с колен, слегка споткнулась. Оправившись, она прикоснулась к лицу Рашель, погладив скрюченными пальцами ее сомкнутые ресницы и губы.

— Что-то не в порядке, дочь моя? — спросил он.

Она подняла голову к высоким проемам окон. Взгляд ее блуждал по сводчатому потолку часовни.

— Ох, отче, — прошептала она. — Я чувствую приближение Великого Ужаса. Великий Ужас близок, он совсем рядом с нами. Мне нужно принести покаяние, отче, — и кое-что еще, если будет на то ваша воля.

— Что еще, миссис Грейлс?

Она прошептала еле слышно в сложенные ладони.

— Мне нужно дать Ему отпущение грехов.

Священник отшатнулся.

— Кому? Я не понимаю.

— Отпущение грехов… тому, кто сделал меня такой, какая я есть, — прохныкала она. Но затем губы ее растянулись в медленной улыбке. — Я… я никогда не прощала его…

— Простить Бога? Как ты можешь?… Он же… Он — Справедливость, Он — Любовь. Как ты можешь говорить?