Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

Ее волновала не историческая загадка сама по себе, а скорее личная причастность к всеохватному мировому процессу, который всякий раз проявлял себя по-иному: звездами в непроглядной ночи, трепещущей радугой, кованой медью заката. Смыкавшие суровый круг зубья как бы вобрали в себя и ширь небес, и таинство зодиака, вернув им терпкий забытый привкус языческих тризн. Каждый камень здесь был самоцелей, и каждый камень походил на надгробье.

— Что это? — едва слышно спросила она, хоть и не ждала ответа, потрясенная до глубины души.

— Великий батыр и его дружина, — вполне буднично разъяснил Сандыг. — Так старики говорят.

Анастасия Михайловна только головой покачала.

Подойдя к обелиску, она увидела высеченные на нем рунические письмена. Почти такие же, как ей открылись однажды на замшелой скале возле каменных лабиринтов Карелии. И здесь, и там ощущалась ускользавшая от сознания глубинная суть, беспощадная, вещая… При мысли о том, что никто и никогда не сумеет прочесть эти тайные глубоко процарапанные знаки, становилось как-то не по себе.

Плотное облако, холодно вспыхнув окрайкой, наползло на солнце и погрузило долину в густую тень. Повеял холодный, пронзительный ветер, погнав через степь вырванную с корнем верблюжью колючку. Обелиск почернел, погасли его непрочитанные руны, а выбеленная сухая трава засветилась голубоватым, нежным, как пух, свечением. И так тихо сделалось в мире, что Анастасия Михайловна услышала взволнованный стук своего сердца. Ей настолько захотелось вдруг увидеть мужа, прижаться губами к головкам детей, что даже слезы навернулись.

— Поедем, — прошептала она, пряча переполненные глаза.

На другой день, трясясь на вездеходе, Лебедева рассказывала, разумеется с юмором, о своих похождениях Северьянову.

— Зачем тебя туда понесло? — возмутился Дмитрий Васильевич, когда она поведала ему о некоторых подробностях переправы. — Ты отдаешь себе отчет в своих поступках? Вас могло перевернуть к чертовой матери!.. И машину жаль.

— Но ведь обошлось без инцидентов. — Анастасия Михайловна благонравно потупилась. — Я, конечно, ужасно перепугалась, но не показала и вида. Ты меня хвалишь?

— Мы о чем с тобой договорились, Тася? — непривычно менторским тоном осведомился Дмитрий Васильевич, постукивая пальцем по откидному столику с картой. — О чем, я тебя спрашиваю? — Он закусил губу и прикрыл глаза.

Вездеход покачивало, все вокруг дребезжало, и Лебедевой показалось на миг, что Дима не просто переигрывает подобающую случаю роль, но совершенно всерьез клокочет от злости. Она не знала, что его жестоко терзает боль в желчном пузыре, расходившемся от постоянной тряски.

— Что с тобой? — Она отчужденно взглянула на него.

— Сильных ощущений захотелось на старости лет? — Он задержал вдох, видимо, совсем ее не слушая. — Беда мне с тобой, больше никуда не поедешь.

— Опомнись, Дима, — нахмурясь, предостерегла Анастасия Михайловна. — Не перегибай. Проявил трогательную заботу, и ладно. Давай лучше о деле поговорим.

— Прости, мать. — Он шумно выдохнул и облегченно помотал головой. — Схватило чегой-то… Так о чем мы с тобой ведем речь?

— Тебе плохо?

— С тобой мне всегда хорошо. — Северьянов отер со лба холодный пот. — Значит, вытянули вас за одно место на берег? Считай, что тебе повезло, и, ради Бога, не лезь во всякие дыры. Договорились?

— Я учту твои пожелания, Дмитрий Васильевич.

— Вот и прекрасно. А дальше что было?

— Дальше ни-че-го, — отчеканила Лебедева. Рассказывать о потрясении, испытанном при виде рунических мегалитов, окончательно расхотелось.

— Ни-че-го, — повторил за ней Дмитрий Васильевич. — Это ты верно сказала. Иногда я сам удивляюсь, до чего у нас, бродячих людей, странная жизнь. Вечно в дороге, всегда в пути. Все остальное лишь промежутки. Ни нормальной семьи у нас, по существу, нет, ни налаженного быта. Едим всухомятку, живем мечтами о возвращении. Даже подумать как следует и то некогда. Все мимолетом. Отсюда и вечное наше верхоглядство, пристрастие к авантюрам, инфантилизм.

— Это что-то новое. — Лебедева с удивлением взглянула на Дмитрия Васильевича. Она знала его много лет, но таким, как сейчас, видела впервые. — Насчет дороги я, быть может, с тобой и соглашусь. Мы, если хочешь, даже думать привыкли от одного телеграфного столба до другого. Что же касается всего остального — извини, не понимаю. Инфантилизм какой-то еще выдумал!

— Скажешь, нет? — Он хитро прищурил глаз. — Взять хоть тебя. О возрасте деликатно умалчиваю.

— И правильно делаешь.

— Но ведь ты до неприличия инфантильна!

— Чушь!

— Генеральша, доцент, а все Тася! — Северьянов засмеялся. — И через тридцать лет такой останешься. Как вас зовут, бабушка? — прошепелявил он, скорчив смешную рожу. — Тася!

— Так это для тебя, — не выдержав, фыркнула Анастасия Михайловна и добавила со значением: — Ди-ма!.. Надеюсь, мы всегда будем друг для друга Димами и Тасями? — подчеркнула она, согнав улыбку. — Сколько бы нам ни было лет.

— Да, конечно… Как там Светка? Ты давно ее не видела?

— Ужасно! — Лебедева виновато всплеснула руками. — Все дела, понимаешь, дела, наша вечная московская закрученность… Она, конечно, совершенно правильно сделала, что ушла от этого скобаря, но, по-моему, это здорово ее подкосило.

— Ничего, — Северьянов успокоительно покачал головой. — Перемелется — мука будет, надо дать ей время зализать раны. Вы, девочки, живучи, как кошки.

— И не стыдно?

— Ни капельки. А все потому, что я, мать, всегда обо всех помню. Я, да будет тебе известно, Светке сюрприз приготовил.

— Какой?

— Не скажу. Это пока тайна.

— Даже от меня?

— Просто сглазить боюсь, Тася.

— Тогда и вправду лучше молчи.

— Ты когда хочешь улететь?

— Первым же самолетом.

— Отчего так торопишься? Мы ведь даже с тобой и не загуляли как следует. В пятницу будет прием на правительственном, так сказать, уровне. Оставайся.

— В Москве догуляем, у меня дети, семья… Соскучилась, понимаешь. А работу свою я, Дмитрий Васильевич, выполнила, теперь слово за твоими геологами.

— Да знаю я, как ты работала, — отмахнулся он с обычной небрежностью. — Все уши прожужжали: «Анастасия Михайловна», «Анастасия Михайловна»… Венгры от нее без ума, чеха она очаровала. Суперзвезда, а не женщина.

— Да, я такая.

— Но твоему Дугэрсурэну я выдам по первое число. Голову откручу прохиндею!

— Не смей, Дима! Он ни в чем не виноват. Я сама напросилась.

— Но зачем? Зачем тебя туда понесло? Там же еще конь не валялся. Даже буровую не завезли.

— Если честно, не знаю. Дурацкая любознательность. Хотелось порасспросить на месте, самой во всем разобраться. А если уж быть до конца честной, я поехала из-за керекссуров. Иной возможности увидеть их у меня не было.