Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— Ты любишь ее как женщину или платонически?

— По-разному, — сказал Андрей. — Когда как…

— А вы были… вы были с ней близки?

— Нет, — сказал Андрей и удивился собственному ответу — об этом он не думал.

— Если ты был близок с другой девушкой, ты бы ей не изменил?

— Не знаю, — сказал Андрей.

Кровать Нины заскрипела резко, как будто она подпрыгнула на ней. Но тут же зашлепали шаги — оказывается, Нина пошла на кухню. И слышно было, как журчит вода, — она наливала себе из чайника.

— Ты хочешь пить? — спросила Нина громко.

— Спасибо.

— Так принести или нет?

— Спасибо, принеси.

Нина вошла, подобная привидению. Нечто белое, высокое, грациозно плывущее в воздухе, чуть касаясь земли.

Она была в одной рубашке. Волосы были распущены.

Луч лунного света, упавший на нее, высветил голубизну лица и ослепительно вспыхнул в стакане с водой.

Андрей привстал — неловко принимать от дамы воду лежа, если ты не болен, но, привстав, он замер, так как понял, что совсем обнажен и его движение может быть неправильно истолковано.

Нина присела на край кровати, и жидкие пружины сжались так, что Андрей съехал к краю, навалившись бедрами на Нину, но та словно не заметила этого и, наклонившись, подложила ладонь под затылок Андрея, приподняла его голову, чтобы удобнее было пить, — от этого движения висок Андрея коснулся ее груди — от Нины исходил такой жгучий жар, что Андрею почудилось: вода сейчас окажется горячей. Но вода была прохладной.

— Пей, — шептала Нина, — пей, мой милый…

И в шепоте было столько страсти, словно Андрей пил не воду, а амброзию, после чего должен кинуться в вакхические пляски…

Парадокс этой сцены был в том, что Андрей даже в горячей, шипучей темноте отлично знал, что на постели, прижимаясь к нему бедром и грудью, сидит сестра Коли, существо некрасивое, доброе и обделенное жизнью. Он отлично понимал, что Нина ждет от него ласки, что ей страшно и одиноко в этом пыльном паучьем доме, но Андрей не мог соответствовать ей.

— Ты напился? — спросила Нина.

— Спасибо.

Нина молчала. Андрей слышал, как она дышит, — легко, но часто, как собака, учуявшая хозяина.

— А ты Колю давно видела? — спросил Андрей.

— Он в Севастополе, — сказала Нина. — Он поступил во флот.

— Это очень интересно, — сонно сказал Андрей.

Он со вкусом потянулся в постели — пружины взвизгнули от такого насилия.

— Ну, спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи, — печально сказала Нина.

Андрей стал уже засыпать. Завтра с утра надо пойти в свой дом, может быть, там есть какие-нибудь вести от тети Маруси или от Лидочки. Тетя Маруся с ее любовью к письмам наверняка оставила ему весточку. И Андрей даже знал — где. В правом ящике его письменного стола. Как всегда. Об этом только они с тетей Марусей знали… И что же, она больше не напишет?..

Мысли покатились куда-то с горки… Но тут кровать вздрогнула, Андрей чуть не свалился — так резко вскочила Нина.

— Я тебя ненавижу! — закричала она.

Андрей рывком сел на кровати, не совсем соображая, что произошло.

— За что? — глупо спросил он.

— Как ты смел… как ты смел захрапеть?

Нина рыдала в той комнате, но Андрей не решился ее утешать.

Когда Андрей проснулся, его взгляд упал на вершины тех же тополей, что росли и перед его окном. Но он спал не дома, а в комнате Коли Беккера, и ночью случилась глупая история с Ниной, и та на него обиделась. Наверное, она права, потому что, окажись на ее месте красивая девушка, он вел бы себя иначе.

Андрей спустил ноги на пол и встал, стараясь не шуметь.

Затем быстро оделся и прошел в большую комнату. Там было пусто. Дверь в маленькую комнатку, где спала Нина, была открыта. Кровать ее измята, не убрана, но Нины не видно.

Андрей обошел весь домик — благо там негде было спрятаться. Никаких следов Нины. Какая-то тайна «Марии Целесты». Андрей прошел на кухню. Чайник был холодный. Часы с маятником в большой комнате прохрипели восемь раз. На вешалке в прихожей было несколько разных пальто, плащей, накидок различной степени ветхости.

Тогда Андрей пришел к выводу, что Нина побежала с утра на базар, чтобы что-нибудь купить гостю на завтрак. Неизвестно было, сколько ждать хозяйку, и Андрей, умывшись, решил, что, пока суд да дело, он сходит к себе. Он взял ключ со стола и натянул тужурку.

Выйдя из калитки, он посмотрел в обе стороны вдоль переулка, не желая, чтобы его увидели, — Бог его знает, какие указания дал Вревский на подобный случай. Переулок был пуст, заборы высоки, и вряд ли кто увидит его из окна.

Андрей вошел в калитку своего дворика. Здесь следовало быть осторожнее, потому что в этот же двор выходили окна соседнего дома. Но терять нечего — и Андрей быстро прошел к чуть покосившейся двери. Рука с трудом повернула ключ в заржавевшем замке. Андрей потянул дверь на себя, она нехотя открылась, и изнутри дома повеяло подвальным сырым холодом.

В прихожей было темно, и влажный холод отбил знакомый запах дома.

Андрей вошел в маленькую гостиную. Здесь было еще холоднее, чем в прихожей. Стол был без скатерти — темный и сырой, зеркало запотело — наверное, из-за того, что сквозь щели в окнах в зимний мертвый дом начал проникать весенний теплый воздух.

Вещей стало куда меньше — видно, многое из мелочей добрые соседки разобрали по домам. Андрей заглянул в комнату тети — ее кровать была аккуратно заправлена, но не так, как это делала тетя Маня. Андрею стало больно. Наверное, потому, что кровать — это самое свое. И если ее заправили не так, как привычно, значит, тебя уже нет окончательно.

Андрей стоял, глядел на тетину кровать и плакал. Он сам не замечал, что плачет. Он, наверное, лет пять уже не плакал. А тут заплакал. Только когда слеза покатилась по щеке и капнула на руку, Андрей понял, что плачет, и перестал плакать.

Надо взять с собой тетину фотографию — где же альбом? Вот он, под зеркалом в большом ящике вместе с девичьими дневниками тети, которые она вела лет сорок. Альбом распух от фотографий-визиток толстых дам и суровых чиновников, групповых и семейных снимков на картонных паспарту со множеством медалей на обороте над именем и адресом фотографа.

Андрею жаль было оставлять альбом здесь, в холоде и сиротстве. Но взять его с собой он не мог. Андрей перелистал его и отобрал две фотографии тети Мани — девичью и взрослую в пенсне, а также снимок матери, неудачный, расплывчатый. Почему-то мать не любила фотографироваться, или, может быть, фотографии ее остались у Сергея Серафимовича? Почему мы ни о чем не думаем вовремя? Где их теперь искать?

Была ли в альбоме фотография отца, Андрей не знал. Об отце в доме не говорили.

Закрыв альбом, Андрей хотел было положить его обратно, но тут из него выпала фотография-визитка Сергея Серафимовича, будто просила забрать и ее. На визитке Сергей Серафимович был куда благообразнее и глаже, чем в жизни.