Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— А теперь ты хочешь взять штурмом Симферополь?

— Я не сержусь на тебя, Андрей, — сказал Ахмет, — потому что ты мой друг.

— А когда захватишь власть, поставишь меня к стенке!

— Мы никого не хотим ставить к стенке. Мы хотим только своей власти на своей земле, своей религии, своего права.

— Кто тебе запрещает ходить в мечеть?

— Мне не надо запрещать или разрешать. Это решаю я сам.

— Мне кажется, все это несерьезно.

— Ты провел эти годы где-то в холодильнике! — возмутился наконец Ахмет. — Неужели ты не видишь, что ваша дряхлая Римская империя разваливается?! Это же, как говорил Лермонтов, страна рабов, страна господ. В ней не только сильный и богатый угнетает слабого, но и один избранный судьбой народ измывается над прочими, малыми народами! И этому пришел конец. Завтра империи не будет.

— Значит, ты собрал отряд Робин оглы Гуда и отправился освобождать свою страну?

— Мой отряд — не единственный. Мы — зародыш будущей армии. Судьбу страны решит народ, Учредительное собрание.

— И здесь тоже Учредительное собрание? Может, и хана подыщете?

— Андрей, я знаю, что ты не хочешь меня обижать, но ты все время обижаешь, потому что ты русский и тебе вроде бы можно иметь все то, чего другие не имеют. И потом спрашивать так, свысока: «А зачем тебе свобода, бедный ребенок?»

— А зачем? — упрямо повторил Андрей. — Раньше тобой правили из Петербурга, издалека, а вместо господ далеких вы хотите посадить себе на шею своих, местных — так они будут похуже петербургских. Поглупее.

— С этим тоже можно поспорить, — сказал Ахмет. — У нас общая история, общий язык, главное — общая вера. А тебе я напомню — зачем вы, русские, устраивали битву на Куликовом поле? Хотели вместо господ далеких, ордынских, посадить себе на шею своих?

— Все, сдаюсь! — засмеялся Андрей. — Ты победил меня формальной логикой. По тебе Сорбонна плачет.

— Мы будем посылать наших детей в Сорбонну, — сказал Ахмет.

С каждой минутой воздух становился теплее и влажнее. Пахло морем. Все чаще на дороге встречались прохожие, большей частью татары из деревень, что были расположены вдоль дороги и над Ялтой, где разводили виноград и пасли овец.

— Ты думаешь, что судьба империи тревожна? — спросил Андрей.

— Я уверен. Ты не представляешь, что творится в других местах. Я знаю, что Грузия и Армения готовы отложиться, что независимости требуют Польша и Финляндия, Эстляндия и Курляндия.

— Бред какой-то! — в сердцах воскликнул Андрей. — Эстляндская республика! Ты знаешь, я не шовинист и не черносотенец, но скажи, пожалуйста, чем будет заниматься Эстляндская республика? Молоко в Петроград на продажу возить?

Но получилось не смешно, потому что Ахмет не поддержал Андрея, а Андрей вдруг понял непоправимую истину: Ахмет стал старше его. На три года старше. Еще вчера они были одногодки, а теперь, оказывается, Ахмет прожил почти три года лишних. Прожил в спорах, может быть, лишениях и опасностях…

— Ты в тюрьме сидел? — спросил Андрей.

— Недолго, — сказал Ахмет, — четыре месяца. Меня революция освободила.

Ахмет — и старший… И он больше знает не потому, что он умный, а потому, что он учился, когда Андрей плыл по течению с закрытыми глазами.

— Ладно, еще посмотрим, — сказал Андрей вслух. — Может, и обойдется.

— Все-таки ты типичный русский, — сказал Ахмет недовольно, — когда дело касается свободы — ты первый. Да здравствует свобода для нас! А как только разговор идет, чтобы дать свободу другим, ты сразу на дыбы: как они посмели?

Ахмет отпустил извозчика на шоссе верстах в пяти от Ялты.

— Ты с извозчиком расплатился? — спросил он.

— Да.

— Такая дорога плохая! Как домой поеду? Совсем поздно! — начал стенать извозчик, обращаясь то к Ахмету, то к Андрею. Но Ахмет его оборвал:

— Раньше надо было торговаться.

Извозчик не стал спорить. Уехал.

— Нам предстоит небольшая пешая прогулка под названием «моцион», — сказал Ахмет.

Он послал своего спутника с лошадьми вперед, а они с Андреем прошли еще версты две лесом до хижины. По дороге они больше уже не спорили, а говорили о вещах обычных, будто расстались всего неделю назад, — о тете Марусе, о Беккерах. Но более всего Андрея изумили новости о Маргарите.

Оказывается, ее исключили в пятнадцатом году из гимназии. И не зря. Теперь она считается среди одесских эсеров одним из первых людей. Злая, худая, как увидит врага революции — сразу норовит его расстрелять…

— Ну уж ты и преувеличиваешь, — рассмеялся Андрей.

— Почему?

— Потому что у нее папа судовладелец.

— А у Софьи Перовской? А у Александра Ульянова? У них папы генералы — а каких крошек вырастили! Подожди, доедем до моего убежища, я тебе такое покажу, что просто ахнешь!

— А о Вревском не слышал?

— Говорят, он в Киеве. Но ты не думай, что все обошлось, — мне кажется, Вревский до конца жизни будет тебя искать. Раз он считает тебя убийцей.

Некоторое время они шли молча. Потом, как бы завершая разговор, Ахмет произнес:

— Ты свои великоросские взгляды с моими аскерами не обсуждай. Они в гимназии не учились. А если в гнев войдут, зарежут тебя, мон шер ами, поздно будет расстраиваться. Мне и без того трудно объяснять, почему я русского к нам в лес привел. Им даже девушку нельзя, даже брата нельзя — а тебя привел, ай, как нехорошо!

— Я могу пожить в лесу отдельно от вас, — сказал Андрей.

— Не говори своих обычных глупостей!

— Спасибо, Ахмет.

— А я хотел спросить: если придет время, что я буду бежать и скрываться, ты тогда скроешь меня в своем доме, дашь приют беглому крымскому татарину?

— Посмотрим, — сказал Андрей. Возражать было бы глупо.

Когда они пришли в отряд, аскеры уже спали, их встретил только дежурный, который если и удивился приходу Андрея, виду не подал.

Воины Ахмета жили в двух деревянных сарайчиках, наверное, они остались от чабанов, что пасли здесь овец. Каменную сторожку занимал Ахмет.

Ахмет провел Андрея в сторожку. Вскоре его адъютант, задав корм коням, принес чайник и чашки. Ахмет снял башмаки и переобулся в мягкие желтые мешты.

— Ты не демократ, — сказал Андрей.

Они сидели на больших войлоках. Адъютант разливал чай и передавал чашки старшим.

— Ты обещал что-то показать, — сказал Андрей.

— Допьем чай, не спеши. Я не демократ, — сказал Ахмет.

Часовой, заглянув снова, спросил, будут ли они есть мясо. Только холодное. Они отказались.

Ахмет поднялся, снял с низкой полки плоский кожаный кошель.

Из него вытащил свернутый вдвое номер «Синего журнала». Раскрыл его и передал Андрею, а сам взял с пола керосиновую лампу и поднес к странице, на которой раскрыл журнал, чтобы Андрей мог разглядеть фотографию.

На фотографии была изображена Маргарита.