Клиффорд Саймак - Пересадочная станция

— Я искал человека, которому присуще много различных черт. Одной из них является то, что этот человек наверняка заглядывался на звёзды и размышлял, что они из себя представляют.

— Да, — признался Инек, — иногда я это делаю. Не раз, бывало, ночуя в поле, я лежал без сна, завернувшись в одеяла, и глядел на небо, на звёзды, пытаясь понять, что это такое, как они там оказались и — самое главное — зачем. Я слышал от людей, что каждая звезда — это такое же солнце, что светит над землёй, только до сих пор не знаю, верно это или нет. Как видно, не больно-то много люди о них знают.

— Есть и такие, кто знает много, — сказал незнакомец.

— Уж не вы ли? — спросил Инек с лёгкой усмешкой, потому что его гость совсем не походил на человека, который много знает.

— Да, я, — ответил тот. — Хотя есть и другие, которые знают несравненно больше меня.

— Я иногда задумывался… — сказал Инек. — Если звёзды это солнца, то, возможно, там, наверху, есть и планеты, а может быть, и люди тоже…

Он вспомнил, как сидел однажды у костра, коротая вечер за разговорами со своими приятелями, и упомянул о том, что, мол, на других планетах, которые крутятся вокруг других солнц, живут другие люди; приятели тогда здорово посмеялись над ним и ещё долго потом отпускали в его адрес шуточки, поэтому Инек никогда больше не делился с ними своими догадками. Впрочем, он и сам не особенно в них верил — мало ли что придёт в голову ночью у костра.

А вот сейчас вдруг опять заговорил об этом, да ещё с совершенно незнакомым человеком. С чего бы это?..

— Вы в самом деле верите, что там тоже живут люди? — спросил путник.

— Да так, пустые домыслы… — ответил Инек.

— Ну, не такие уж и пустые, — сказал незнакомец. — Другие планеты и вправду есть, и на них живут другие люди. Я один из них.

— Но вы… — начал было Инек и тут же умолк.

Кожа на лице незнакомца лопнула и начала сползать в стороны, а под ней Инек увидел другое лицо, не похожее на человеческое.

И в ту минуту, когда маска сползла с этого другого лица, через всё небо полыхнула огромная молния, тяжёлый грохот сотряс землю, а издалека донёсся шум дождя, обрушившегося на холмы, — он всё близился и нарастал.

Вот так это и началось, думал Инек, больше века назад. Фантазия, родившаяся у горящего в ночи костра, обернулась реальностью, и теперь Земля отмечена на всех галактических картах как пересадочная станция для многочисленных путешественников, добирающихся от звезды до звезды. Когда-то все они были чужаками, но это давно уже не так. Просто для Уоллиса такой категории не существовало: в любом обличье и какую бы цель они ни преследовали — все они для него люди.

Он взглянул на запись от 16 октября 1931 года и быстро её перечитал. То, что его интересовало, оказалось в самом конце:

«Улисс сказал, что жители шестой планеты Тубана, возможно, самые выдающиеся математики во всей галактике. Похоже, они создали новую систему счисления, превосходящую любую из существовавших ранее, и она особенно полезна для обработки статистических данных».

Инек захлопнул дневник и сел в кресло. Интересно, подумал он, знают ли статистики с Мицара-10 о достижениях жителей Тубана? Возможно, знают, поскольку и они применяют порой для обработки информации нетрадиционные методы.

Он отодвинул дневник в сторону и, покопавшись в ящике стола, извлёк свою таблицу, расстелил её на столе, проглядел ещё раз и погрузился в раздумья. Если бы он только был уверен… Если бы знал мицарскую систему лучше… Последние десять лет Инек работал над этой таблицей, проверяя и перепроверяя все известные ему факторы по системе, выработанной на Мицаре, снова и снова пытаясь определить, те ли факторы он использует, что нужны для анализа… Инек крепко стиснул кулак и ударил им по столу. Если бы только быть уверенным до конца. Если бы можно было с кем-нибудь поговорить. Но именно этого он пытался избежать, поскольку такой ход очень ясно показал бы обнажённость, беспомощность человечества.

А он всё ещё был человеком. Странно, подумал он, что ничего не изменилось, что за сто с лишним лет общения с существами из множества других миров он по-прежнему остаётся человеком с планеты Земля.

Ибо связи его с Землёй во многих отношениях давно уже прервались. Он теперь общался с одним-единственным человеком, со старым Уинслоу Грантом. Соседи его сторонились, а больше тут никто не бывал, если не считать наблюдателей, которых он видел довольно редко, скорее мельком, а то и вообще просто их следы.

Только старый Уинслоу Грант да Мэри и другие люди-тени время от времени скрашивали его одинокие часы.

Вот и вся его Земля — старик Уинслоу, люди-тени да акры принадлежавшей семье фермы, раскинувшиеся вокруг дома. Но не сам дом, поскольку дом уже принадлежал галактике.

Он закрыл глаза и принялся вспоминать, как выглядел дом в те давние времена. Здесь вот, где он сидит, была кухня с железной плитой, огромной чёрной плитой, сверкающей своими огненными зубами в щели решётки для поддува. У самой стены стоял стол, где они втроём ели, и он даже помнил, что на нём стояло: графинчик с уксусом, стакан с ложками и судок с горчицей, хреном и соусом из красного перца в центре стола, на красной скатерти в клеточку, точно какое-то украшение.

Зимний вечер, Инеку года три или четыре. Мама у плиты готовит ужин. Он сидит на полу, играет в кубики и деревянные дощечки, а снаружи доносится приглушённое завывание ветра. Отец только что вернулся из хлева, где доил коров, и вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, несущий вихрь снежинок. Дверь тотчас захлопнулась, ветер и снег остались снаружи, в ночном мраке и непогоде. Отец поставил ведро с молоком в раковину. Инек смотрит на него: на бороде и на бровях отца налип снег, в усах поблёскивают мелкие льдинки.

Эта картина всё ещё перед ним, словно три восковых манекена, застывших на стенде исторического музея: отец с примёрзшими к усам льдинками, в больших валенках до колен; раскрасневшаяся у жаркой плиты мать в кружевном чепце и он сам с кубиками на полу.

Помнилось ему и ещё кое-что, может быть, отчётливее, чем всё остальное. На столе стояла большая лампа, а на стене за ней висел календарь, и свет от лампы падал на картинку, словно луч прожектора. На ней был изображён Санта Клаус в санях, несущихся по просеке в лесу, и весь лесной народец высыпал на обочины полюбоваться им. В небе висела большая луна, а землю укрывал толстый слой снега. Два зайца глядели на Санта Клауса во все глаза, рядом стоял олень, чуть дальше — закутавшийся в собственный хвост енот, а на низко свисающей ветке рядышком сидели белка с синицей. Старый Санта Клаус приветственно вскинул руку со свёрнутым кнутом, щёки у него раскраснелись, он весело улыбался, а сани тянули гордые, сильные, неутомимые северные олени.