Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

– Вы имеете право на свое мнение о научности и серьезности эксперимента, – сухо говорит Тесье, не глядя в мою сторону. – Тем не менее в ваши прямые обязанности входит держать это мнение при себе.

Он делает паузу и, дав мне возможность осмыслить его слова, возвращается к своему монологу.

– Все, что требуется от вас, – это быть самим собой. Каждую минуту, днем и ночью, совершая любое действие, вы должны помнить о том, что являетесь бессмертным Пятым, и вести себя соответственно. Вам будет выдан – точнее, вживлен – прибор связи, с помощью которого люди, курирующие эксперимент, смогут общаться с вами. Мы наблюдаем за вашим миром двадцать четыре часа в сутки и корректируем любое действие или тенденцию, которые находим опасными. Вот, в общем-то, и все.

Он поворачивается ко мне.

– Зная вас, я предполагаю, что будут вопросы.

Во мне начинают шевелиться старые забытые подозрения. Я недоверчиво кошусь на Тесье и, борясь с инстинктивным желанием отодвинуться, хмуро спрашиваю:

– Что это вы мне собираетесь вживить? Ни о каких вживлениях речь не шла.

Некоторое время он молча смотрит на меня, затем, скользнув рукой в карман, протягивает мне ее и равнодушно говорит:

– Возьмите.

Я подставляю в ответ раскрытую ладонь, и в нее падает что-то круглое и невесомое. Осторожно сжав это что-то двумя пальцами, поднимаю его на уровень глаз и пытаюсь разглядеть в голубоватом свете экрана. Это тоненький темный диск диаметром не больше обыкновенного карандаша. Мне он напоминает батарейку для электронных часов.

– Это устройство представляет собой беспроводной динамик, – слышу я голос Тесье. – Оно будет вживлено вам под кожу за ухом и не принесет никаких беспокойств. Вы забудете о нем уже через несколько дней после операции. И не пытайтесь забивать себе голову сценами из глупых фильмов, в которых штучки подобных размеров контролируют человеческий мозг. Над этим наука будет работать еще не одно десятилетие. Если бы мы хотели делать из людей роботов, мы бы не тратили столько сил и времени на их обучение.

Объяснения звучат как всегда убедительно. Впрочем, чего еще ожидать от психолога-профессионала?

– А как я должен отвечать? – интересуюсь я. – Или, кроме этого устройства, меня ожидает вживленный в зуб микрофон?

На лице Тесье возникает что-то отдаленно напоминающее улыбку.

– Зубы мы трогать не будем, – отвечает он. – Информация, поступающая от вас, важна, но сроки ее поступления не столь критичны. Мы хотим иметь возможность скорректировать ваше поведение в любой момент. Для этого необходим динамик, который будете слышать только вы. Когда же вы захотите что-то нам сообщить, к вашим услугам будет обыкновенный микрофон в вашей собственной звуконепроницаемой комнате.

Он осторожно забирает у меня диск и, кладя его обратно в карман, осведомляется:

– Больше вопросов у вас нет, не так ли?

Я в недоумении смотрю на него. Разве это все?

– А что по поводу самой важной детали, – намекаю я.

Тесье вопросительно хмурит брови.

«Забыл», – решаю я и, показав на экран, уточняю:

– Кто из них является подопытным? Он медленно качает головой.

– Этого я и не собирался говорить. Вам не полагается знать эту информацию. Так же, как и всем вашим бессмертным коллегам.

Минуту назад мне казалось, что меня удивить уже нечем. Теперь я понимаю, что институт совсем не торопится открывать все свои тайны.

– Можно узнать почему? – несколько ошеломленно спрашиваю я.

– Мы пытаемся уменьшить риск срыва эксперимента всеми возможными способами. Не зная имени подопытного, вы не можете намеренно рассказать ему правду, если по какой-то причине решите это сделать. Вероятность того, что вы проболтаетесь или ошибетесь случайно, также значительно уменьшается. Если бы вы знали, кто этот человек, вы могли бы позволить себе расслабляться в его отсутствие. У вас появился бы предлог меньше следить за своими словами и поступками, общаясь со всеми остальными людьми. А это привело бы к тому, что вы стали бы более небрежны в общении со всеми вашими товарищами, даже не осознав этого. Не говоря уже о том, что он мог бы случайно услышать ваш слишком откровенный разговор с другим актером. Находясь же в неведении, вы поневоле будете вынуждены всегда оставаться Пятым.

Звучит все это логично, но неприятно.

– А не кажется ли вам, – отвечаю я, – что гораздо опаснее поселить во мне нездоровое любопытство?

– Отнюдь нет, – парирует он. – Вспомните свой контракт. Вы пришли сюда ради больших денег, однако вы не получите ни франка, как только начнете играть в следопыта. На вас донесет любой. Точно так же, столкнувшись с чьим-то чрезмерным любопытством или выходом из образа, вы обязаны донести это до нашего сведения. Это, кстати, еще одна ваша обязанность. Наши наблюдения не идеальны, и каждый человек оказывает нам посильную помощь.

«Этого мне еще не хватало, – с возмущением думаю я. – Доносить. Слово-то какое мерзкое». И, уже не пытаясь скрывать эмоции, выпаливаю:

– Но ведь таким образом вы создаете почти оруэлловское общество! Какую-то отвратительную общину, в которой все доносят друг на друга и никто никому не доверяет.

Тесье резко разворачивается ко мне. Его лицо, освещенное светом с экрана, выглядит особенно жестко и властно.

– Молодой человек, давайте расставим точки над «i». Мне абсолютно наплевать на то, каким уродливым будет это общество. Для меня оно просто инструмент, с помощью которого я провожу свое исследование. И за те деньги, которые заплатят вам, вы тоже можете позволить себе наплевать на обществоведение. За несравнимо меньшую плату люди идут на гораздо большие неприятности.

Он отворачивается и, глядя на экран, безразлично спрашивает:

– Еще вопросы?

Я напряженно думаю. Есть в его объяснениях какая-то неувязка. Что-то показалось мне нелогичным в этом гладком рассказе. Но что? Двадцать пять лет продолжается этот спектакль. Четверть века несколько поколений актеров изображают бессмертных людей, попутно наблюдая друг за другом и сообщая своим режиссерам о малейших отклонениях. Они не знают, для кого из них все происходящее не является представлением, и, как разведчики в тылу врага, не выходят из своего образа ни на секунду. Двадцать пять лет они… Стоп! Вот она, неувязка! Он что, меня идиотом считает?

– Не могли бы вы объяснить, – саркастически осведомляюсь я, – как ваш засекреченный зритель оставался засекреченным лет эдак двадцать назад? Вы, разумеется, и тогда успешно скрывали его имя от всех окружающих.

Но вместо того, чтобы отдать должное моей догадливости, Тесье холодно отвечает:

– Я не говорил вам, что личность этого человека была тайной на протяжении всего эксперимента. Разумеется, до определенного возраста он был известен всем актерам. Приходилось идти на риск, но у нас не было другого выхода. Мы давно хотели скрывать его, но это стало возможным только в прошлом году. Небольшой инцидент, произошедший несколько лет назад, лишь убедил нас в необходимости такой секретности. Всем актерам, приходившим в течение последнего года, не сообщалось, кто является подопытным или, как вы выразились, зрителем. Ваша группа должна заменить последних людей, которым известен этот человек.