Артур Дойл - Затерянный мир (сборник)

— Вы не ответили мне, профессор, — снова спросил лорд Джон. — Сколько нам осталось?

Профессор неуверенно пожал плечами.

— Думаю часа три, не больше, — произнес он.

— Ты знаешь, дорогой, — заговорила миссис Челленджер, — сначала мне было страшно, но чем ближе этот час, тем спокойнее мне становится. Думаю, все пройдет очень легко. Как ты думаешь, Джордж, не помолиться ли нам?

— Как хочешь, дорогая. Можешь помолиться, — ответил профессор неожиданно тихим нежным голосом. — Все мы будем молиться, только каждый по-своему. Лично я с радостью приму все, что мне ниспослано судьбой. Да, я покину этот мир с легким сердцем. Наверное, такое отношение к смерти — один из немногих случаев, где высшая наука сливается с высшей верой.

— Я затруднюсь сказать, что отношусь к нашему будущему с таким же умиротворением, как и вы, — проворчал Саммерли. — А уж тем более я не испытываю никакой радости. Я просто сдаюсь, поскольку ничего другого мне не остается. Признаюсь честно, что предпочел бы пожить еще годок-другой, ведь я так и не закончил классификацию ископаемых мелового периода.

— Что значит ваша незавершенная работка по сравнению с той громадой, что я вложил в свой монументальный труд «Лестница жизни», тем более, что он так и не продвинулся дальше первой ступени? — напыщенно произнес Челленджер. — Мой гигантский ум, колоссальная начитанность, наконец, бесценный опыт, то есть все, чем я владею, должно было сконцентрироваться в моей эпохальной работе. И все равно я радуюсь.

— Предполагаю, что у всех нас остаются незавершенные дела, — сказал лорд Джон. — Ну, молодой человек, говорите, что вы не успели свершить?

— Я работал над книгой стихов, — кротко ответил я.

— О, мир удачно избежал ее. Вот видите, из всякой, даже самой безнадежной ситуации можно найти выход, нужно только немножко постараться.

— Ну а вы-то что оставляете за собой? — спросил я.

— Так получилось, что я уладил все свои дела и теперь готов ко всему. Правда, я обещал Меривалю съездить с ним весной на Тибет поохотиться на барса. Да. Полагаю, что тяжелее всего вам, миссис Челленджер, ведь вы совсем недавно отстроили этот дом. Славное уютное гнездышко.

— Мой дом там, где Джордж. Но вы правы, я многое бы отдала за одну-единственную, последнюю прогулку по росистой утренней лужайке. С каким бы удовольствием я бы вдохнула глоток чистого воздуха, — мечтательно произнесла миссис Челленджер.

Услышав ее слова, мы все погрустнели. Солнечные лучи прорвали густую пелену тумана и начали заливать равнину ярким радостным светом. Сидя в удушающей атмосфере, в комнате, закупоренной, словно пробирка, мы смотрели на открывающийся за окном величественный прекрасный вид. Он казался нам воплощением сказочной красоты. Миссис Челленджер умоляюще простерла руки к окну. Сдвинув кресла, мы полукругом сели возле него. Запас кислорода заканчивался, приближался конец. Мне показалось, что нас, последних из рода человеческого, начинает накрывать зловещая тень смерти. Я почти физически ощутил, как вокруг нас начинает опускаться плотный занавес.

— Кажется, в этом баллоне кислорода меньше, чем в остальных, — прохрипел лорд Джон, жадно хватая воздух.

— Да, содержащийся в баллоне газ — величина переменная, — пояснил профессор Челленджер. — Количество его зависит от давления и добросовестности работника, заполняющего баллон. Я склонен согласиться с лордом Рокстоном, этот баллон заполнен без должной аккуратности.

— Стало быть, у нас украли час жизни, — горько заметил Саммерли. — Еще один прекрасный пример, подтверждающий сколь подл, корыстен и жалок был мир, в котором мы жили. Однако, Челленджер, уж коли вы так жаждали изучить субъективные феномены физического распада, так приступайте. Ваше время пришло.

Профессор Челленджер обратился к жене.

— Сядь на скамеечку у ног моих, дорогая, и дай мне свою руку. Полагаю, друзья мои, что продолжать наши мучения неразумно. Здесь слишком мерзко. Ты согласна со мной, любовь моя?

Миссис Челленджер застонала и уткнулась в колени профессора.

— Мне не раз доводилось видеть, как люди зимой купаются в прудах. Лучше всех приходится тем, кто входит в воду первыми. Они уже плавают, а двое-трое человек еще продолжают трястись на берегу и страшно завидуют им. А последнему хуже всего. Я за то, чтобы не канителиться, а прыгать сразу.

— Вы полагаете, что нужно открыть окно и вдохнуть яд?

— Это, по крайней мере, лучше, чем сидеть здесь и задыхаться.

Саммерли с видимой неохотой согласно кивнул и протянул руку Челленджеру.

— В прошлом мы с вами частенько ссорились, но давайте забудем о наших разногласиях, — проговорил он. — Я уверен, в глубине души мы уважали и любили друг друга. Прощайте.

— Прощайте, юноша, — сказал лорд Джон. — Ну и здорово же вы заделали окно, не откроешь.

Челленджер наклонился и, приподняв жену, прижал ее к своей груди. Она обхватила его могучую шею.

— Мелоун, подайте-ка мне вон тот полевой бинокль, — спокойно попросил Челленджер.

Я выполнил его просьбу.

— Мы вновь предаем себя в руки силы, создавшей нас, — прогремел голос профессора и с этими словами он швырнул бинокль в окно.

Не успели отзвенеть рассыпавшиеся по полу осколки, как в лица наши ударил сильный порыв ветра. Остолбенело мы вдыхали свежий, благодатный аромат раннего утра.

Сколько мы просидели так, не шевелясь, сказать не берусь. Помню, что первым затянувшееся молчание нарушил профессор.

— Ура! Мы снова находимся в нормальных условиях, — воскликнул он. — Земля пролетела сквозь ядовитый пояс, но из всего человечества в живых на планете остались одни мы.

Помню, что мы очень долго сидели в своих креслах, с жадностью втягивая в себя приятный и влажный морской ветер. Он охлаждал наши воспаленные лица и колыхал муслиновые шторы на окнах. Сколько времени прошло с того момента, как профессор Челленджер разбил биноклем стекло, ни я, ни другие точно сказать не могут и установить это невозможно. Мы были ошарашены, шокированы, от неожиданности мы едва не лишились чувств. Все свое мужество вы собрали в кулак, чтобы достойно встретить смерть, а вместо этого столкнулись с непредсказуемым и не менее устрашающим фактом — с необходимостью жить в мертвом мире. Человечество, к которому мы принадлежали, погибло, мы понимали, что впереди нас ждет мрачное одиночество, и эта безрадостная мысль физически жгла наше сознание. Как описать наше состояние на тот момент? Наверное, оцепенение. Но постепенно приостановивший свою работу механизм начал приходить в движение. Челноки памяти, вновь засновав, принялись сплетать ткань мыслей и идей. С безжалостной ясностью мы увидели живую логическую связь между прошлым, настоящим и будущим, нашу прошлую жизнь и жизнь предстоящую. Молча, полными ужаса глазами смотрели мы друг на друга. Все мы думали об одном и том же. Вместо оглушающей радости, которую должен был бы испытывать человек, избежавший смерти, мы ощущали лишь страх. Невыносимым грузом он давил на нас, парализовывая нашу волю. Все, что нам было дорого на Земле, ядовитая волна смыла в бесконечный неведомый океан. Что ожидало нас? Одинокое существование, бесцельное, обременительное, лишенное желаний и надежд. Ну, побегаем мы еще несколько лет как шакалы, на могиле человеческой расы, а что потом? Потом запоздалая смерть в одиночестве. И все.