Андрей Щупов - Выхожу один я на рассвете

- Точно тебе говорю. Они мне знак дали, вызвали в вестибюль, сказали, чтобы сваливал. Пришлось поговорить с ними по-мужски.

- Круто! - ее объятия становятся туже и крепче. - Ты такой прикольный, прям ваще!..

Что-то внутри меня явственно поскрипывает. То ли ребра, то ли съежившаяся от смущения совесть. По счастью, оголодавший и потому вышедший в ночной рейд барабашка начинает шустрить на кухне. Ревизия идет по обычной программе. Гремят тарелки, звенят ложки и вилки, поскрипывают отпираемые шкафчики.

- Кто это?

Девочка моя съеживается, враз позабыв о зубе, а мне только того и надо. С упоением я рассказываю о домовом и его привычках, об ученых экспертах, которые наблюдают мою квартиру уже третий год и ничего не могут понять. Верить в Агафона они не желают, а множественный полтергейст упорно списывают на повышенную сейсмчность.

- Агафон? Ты зовешь его Агафоном? - подружка заливается смехом.

- Прикольно, да? - я с удовольствием присоединяюсь к ее веселью. Вторя нам, в стену долбит сухоньким кулачком невидимый Агафон.

Глава 6 Слесаря вызывали?

На следующий день меня посещает авторитетная комиссия. Авторитетная не в смысле татуировок и цепей, а в смысле ученых степеней и предоставленных полномочий. Всего их четверо: пара долговязых экспертов-биоников из Лондона, переводчица и Матвей - известный зубоскал из местной псевдоакадемии. Более всего меня радует молодая аспирантка-переводчица золотоволосая, с розовыми нежно опушенными щечками. Заскочив в ванную, я торопливо леплю из жевательной резинки зуб. Таким дамам просто нельзя не улыбаться, а улыбаться без зуба скучно.

- Ну вот, а это наш Артем! - С ехидцей представляет меня Матвей. - Тот самый, что рассказывал мне о происках барабашки. Красавец и лентяй, жгучий почитатель Морфеевых объятий.

Англичане дружно кивают головенками, аспиранточка, зардевшись, переводит фразы и без нужды поправляет на голове прическу.

- Насчет Морфеевых объятий все неправда! - Заявляю я и ласково гляжу ей в глаза. - Сплю, как все, - разве что на часок-другой больше. Но этим приношу больше пользы, чем вреда.

- Мели Емеля, твоя неделя! - Фыркает Матвей. Он уже деловито устанавливает в комнате принесенную аппаратуру, вонзает в тройники хищные штепсели. - Помог бы лучше технику разместить.

- Видите? - Я киваю в его сторону. - Мир портит раздражение недоспавших и недоевших. Кстати, как вас зовут?

- Ее зовут Настенька, - басит Матвей и с хрустом раздвигает титановую антенну. - Видал, какую бандуру на этот раз притаранили? Стоит, должно быть, тысяч сорок. И все только для того, чтобы выявлять полярные отклонения. У них в Лондоне на весь город только три аномальных точки - и те полудохлые. Зато симпозиумы каждый квартал устраивают. Настюх, это не переводи. Короче, выявим твоего барабашку и на поводок посадим.

- Чего его выявлять, он всегда при мне. - Я снова гляжу в агатовые глаза Настеньки, и мне неудержимо хочется пощекотать ее за ушком. Все равно как доброго песика. - Только вы напрасно днем заявились. Он сейчас спит. Вот ночью пожалуйста! Заходите, покажу.

- Покажете? - Настенька делает восторженное лицо. Видите ли, я тоже собираю материал для доклада. Ездила в Пермь, на Кольский полуостров, и ничего явного. Одни слухи да пересказы. Вот если бы удалось что-нибудь самой увидеть... То есть, если бы вы помогли...

- Ну да, он поможет... - Бурчит зловредный Матвей. - И барабашку покажет, и все остальное.

Провода растянуты, аппаратура включена. Шепотом переговариваясь, англичане пялятся на цифровые дисплеи своих навороченных приборов, в напряжении чешут стерильно выбритые подбородки. Мы чинно рассаживаемся и начинаем ждать. Это глупо, но чистота эксперимента требует полного моего невмешательства. Матвей, прицокивая языком, разглядывает мою последнюю картину, кивает на нее Насте.

- Видала?

Настенька смотрит на холст и снова неудержимо краснеет. А я вдруг представляю ее в голубом купальничке и с рыбьим хвостом вместо ног. Именно такими, верно, были в старину русалки. Жаль, поизвели всех. Говорят, на Шарташе одна еще плавает, но такая старая и облезлая, что больше похожа на щуку. Поедает подкормку в виде перловой каши - тем и живет.

За стеной взрывается натужный вой. Нечто стальное и клыкастое с яростью вгрызается в стену. Бедные англичане, подскочив на месте, с ужасом глядят сначала друг на друга, потом на меня.

- Это сосед, - успокаиваю я. - Он стоматолог, зубы на дому сверлит.

- Зубы? - У Настеньки от ужаса округляются глаза.

- Шучу. Обычный ремонт. Месяц назад въехал, до сих пор обустраивается.

Ученые из Лондона, вникнув в ситуацию, начинают энергично лопотать.

- Они говорят, что в таких условиях абсолютно невозможно ничего зафиксировать. - Говорит Настенька.

Резон в их словах есть. Покончив с процедурой сверления, сосед начинает вколачивать кувалдой дюбели. От ударов экранчики приборов вспыхивают бирюзовым светом, демонстрируя совершенно невозможные показания.

- В принципе проблем нет. Сосед у меня деликатный. Если намекнуть, что мешает, он прекратит.

Настенька торопливо переводит, и англичане вновь горячо тараторят, явно голосуя за тишину и покой. Я беру тапок и колочу им по стене. Сигнал принят, сосед замолкает.

- Главный плюс в другом, - сообщаю я. - От всех этих пертурбаций Агафон обычно просыпается. Так что обязательно напомнит о себе.

И точно, - одна из вазочек на полке начинает противоестественно раскачиваться. Хрясь! И посудина падает на ковер, провоцируя Настеньку на обольстительное движение. То есть, в красивой женщине все обольстительно, а моя гостья делает аж три движения - поднимается с дивана, шагает вперед, нагибается и поднимает вазу. Есть женщины-мини, а есть женщины-макси. Все равно как женщины легкого поведения и тяжелого. С первыми легко дружить, со вторыми удобно работать. Настенька являет собой нечто третье - по-своему уникальное и замечательное. Ни на флирт, ни на работу эти третьи не годятся, - исключительно для оглушительного и затяжного брака. Мне становится до одури хорошо. Хлопая по подлокотнику, я благодарю Агафона за импровизацию.

- Не разбилась, - удивленно говорит Настенька.

- Все, что разбивается, я держу под семью замками. Поясняю я. - Хотя, если рассердить Агафона всерьез, он и в запертом буфете раскокает все к чертовой матери.

- Это уж, конечно... - Матвей скептически улыбается.

Наши взгляды скрещиваются, как пара сверкающих шампуров, и я, и он - оба враз фыркаем. Самое странное, что мы не питаем друг к другу злобных чувств, хотя в моего барабашку Матвей абсолютно не верит. Он классический ученый-прагматик. Может бродить в облаке бабочек, но изучать будет только раздавленного собственной стопой жука.