Андрей Щупов - Выхожу один я на рассвете

Я чуточку хмурюсь. Процедура, которая даже в случае с Людмилой, доставляла мне радостное томление, безнадежно испорчена. Почти равнодушно я задираю на ней юбку, кружевную ткань трусиков сурово сдвигаю в сторону.

- Ты понял, что я сказала?

- Понял, милая, не шуми.

- Значит, с самого начала ты все делал неправильно!

- Так уж и все?

Подковырка до нее не доходит, и она безапелляционно подтверждает:

- Все!

Мне хочется чуточку порычать.

- У тебя что, абсцесс обнаружили?

- Нет, но в поликлинике мне показали, как это следует делать. А ты колешь неправильно.

- Тогда зачем ты пришла сюда?

- Чтобы сказать, как это делают настоящие врачи.

- Значит, говоришь, по рукоятку? - я сердито растираю по ягодице лужицу тройного одеколона. - Пожалуйста! Разве я против...

Шприц вонзается в тело Людмилы. Она громко вскрикивает.

- Ты даже не пошлепал ладошкой!

- Зато по рукоятку, как просили.

Сцедив витамин, я выдергиваю шприц и кидаю в коробку с ампулами. Сегодня все и впрямь не по правилам - без шлепков, без ватки, без взаимного удовольствия. А что вы хотите, когда под руку говорят подобные вещи! Я, конечно, не врач, но и дилетантом себя не считаю. В больнице, где я как-то выравнивал помятые одним мужланом ребра, все медсестрички бегали на витаминизацию именно ко мне. По-моему, они признавали, что к уколам у меня несомненный талант. Быстро, точно и приятно. Я и себя колол. Разиков шесть или семь. Исключительно из любви к науке. Поэтому поучения Людочки задели меня за живое.

Какое-то время она продолжает лежать, и я без особого трепета оправляю на ней юбку.

- Все, больная, вставайте.

Она деловито садится.

- Пятнадцать, как всегда?

- Сегодня бесплатно, - объявляю я.

- Справедливо. Сегодня было больно.

- По рукоятку трудно без боли.

- Ты просто не профессионал.

- Я никогда этого не скрывал. Халтурю, как умею.

- К таким вещам нужно иметь допуск!

- Отчего-то раньше тебя это не беспокоило.

- Я просто ничего не знала.

- Зато наверняка знала другое: в больнице за процедуру берут тридцать рублей, а я просил всего пятнадцать.

Она фырчит, как оладушка на сковороде, резко поднимается. Разглядев мой новенький палас, хмурится.

- У тебя стало красиво!

Произносится это как обвинение. Должно быть, палас, пытающийся конкурировать с ее несравненной помадой, действительно тревожит гостью.

- Ничего особенного. Обычная второсортная синтетика.

- А это кто? - она тычет пальцем в этюдник. - Та самая?

- Да нет. По телевизору увидел. Наложил кальку, обвел карандашиком, подкрасил.

- Понятно... - Она несколько расслабляется. - Ну тогда раз с делом покончено, то я... То я теперь вот еще зачем пришла. Мы ведь с тобой расстались, верно?

Я утвердительно киваю.

- Из-за моего мужа, так?

- Из-за него в том числе.

- Испугался, что побьет?

- Все мы чего-нибудь боимся. Ты, к примеру, боишься ставить себе уколы.

- Хорошо... В прошлый раз ты, кажется, говорил, что согласен ответить на любые мои вопросы.

- Я не отказываюсь.

- Вот и ответь. В какой именно из моментов, в какой день и какой час я перестала тебе нравиться? Когда ты встретил эту индюшку или раньше?

- Это так важно?

- Конечно! - с вызовом подтверждает она. - Пригодится на будущее.

- Ты же замужем, дурочка!

- Все равно. Я свободный человек! Как хочу, так и живу!

Что и говорить, Людочка - девочка практичная, и я киваю ей на диван.

- Тогда садись. Правда будет суровой. Ты готова к ней?

Она напряженно стискивает кулачки и кивает.

- Наверное, я плоха в постели, да?

Ей хочется казаться циничной, но таковой она только кажется.

- Садись, - цежу я. - И слушай...

***

Речь мою вряд ли можно назвать цицероновской, но я действительно готов помочь ближнему. Начав издалека - с идей ветреника Эпикура, я легко качусь под уклон, словесным потоком, точно сливочным маслом, смазывая свой путь. Особенно напираю на супружескую верность, упоминаю нюансы, упрочающие брак. Как знать, если бы с подобными нравоучениями выступали перед собственными дочерьми мамаши, может и обиженных судьбой Людмил было бы на пару порядков меньше. Но ничего подобного этой девоньке в детстве не говорили. Кроме банального, что все мужчины сволочи, что ушки следует держать востро, а, танцуя, прижиматься к мужчине сугубо ладошками. И конечно же, никогда она не дружила с мальчиками, не знала и не понимала их, а на мужа, когда пробил час, вышла точно на охоту, не помышляя ни о взаимности, ни о таком пустячке, как любовь. Бедная несчастная Людмилочка! Злая, ядовитая и яркая, точно обложка "Плейбоя"...

- А почему у тебя часы на потолке? - Неожиданно прерывает она меня. Мои сентенции ей неинтересны, а вот часы вызывают явное подозрение.

- Часы? - Я поднимаю голову, разглядывая свои куранты. А ты не догадываешься?

Людмила краснеет.

- Какой же ты пошляк! - Кулачки ее стискиваются еще крепче.

- Глупая! Я тебе десять раз объяснял про Агафона. Сбросить что-нибудь со стены - ему что пылинку сдуть, а на потолок он забираться не любит. Кроме того, я занимаюсь йогой. Всякие там стойки, мостики и прочие позиции, когда голова преимущественно внизу. А время я знать просто обязан, чтобы не перестоять лишнего. Вот потому на потолке. Так удобнее.

- И палас тоже для йоги?

- Естественно! А ты что подумала?

- Я подумала... - Она хмурит лобик, потому что действительно в этот момент задумывается, пытаясь сообразить, о чем же она подумала.

- Я, наверное, подумала, что больно уж ты легко расстаешься с прошлым.

- В том-то вся и прелесть, что я с ним не расстаюсь. Расстаться, значит, отторгнуть, перечеркнуть, а кто тут говорит об отторжении? - Я машу руками, словно разгоняю дым. Прошлое, моя милая, - это память. Это то, что греет и заставляет улыбаться. А вы, дуры такие, превращаете его в какой-то срам. Либо было, либо не было! Либо принц, либо скотина. Честное слово, какой-то детский максимализм! И не только, максимализм! Эгоизм тоже.

- Эгоизм? - она взвивается. - Это я-то эгоистка?

- Не я же, правда? Я естественен и ничего от тебя не требую. Ни тогда, ни сейчас. Я на вашу свободу не посягаю, а вы на мою предъявляете сто сорок три претензии.

- Да кому ты нужен, олух царя небесного!

- Удивительная последовательность, - я укоризненно качаю головой. - А мне вот помнятся иные слова.

- Это потому что я была дурой!

- И я о том же. Только не была, а есть...

Она бьет наотмашь, почти профессионально. Явно не впервые. Выучка себя выдает. Возможно, сказывается влияние мужа боксера. От звонкой оплеухи в голове у меня завывает метель, гудят колокола и звенят бубны. Раскисший "резиновый" зуб неловко проглатывается. Не довольствуясь сделанным, Людочка швыряет на пол мое любимое блюдечко. Еще одна горсть осколков. Значит, снова доставать веник.