Валерий Сегаль - Освобождение беллетриста Р

Когда он ушла, я позвонил в roomcervice и попросил кофе, пирожных и бутылку коньяку. Еще я подумал, что неплохо бы завтра же поменять авиабилет, чтобы не лететь обратно вместе с Корой.

Я определенно пребывал в расстроенных чувствах, хотя еще несколькими часами ранее не знал как отделаться от Коры. Теперь же больная совесть не давала мне покоя. Я перебирал в уме все недостатки Коры, напоминал себе, как еще два дня тому назад пришел к выводу, что она мне не пара. Ничего не помогало; меня не покидало ощущение вины и тревоги; стоило Коре уйти, как моя любовь к ней вспыхнула с новой силой, если только можно столь благородно охарактеризовать одолевавшие меня чувства.

В следующие два часа я выпил почти весь коньяк и отправился на шоу.

Я спустился в казино (вход в театр Мерлина расположен там же) за четверть часа до начала представления и присел пока поиграть в покер. Одновременно, я попробовал поприставать к грациозной чернокожей красавице (с лишним-то билетом на шоу!), но она отшатнулась от меня, как от прокаженного; вид я имел, скорее всего, ужасный.

Проиграв несколько монет, я прошел в зрительный зал, занял свое место за столиком прямо перед сценой; грустно взглянув на пустой соседний стул, заказал рюмку коньяку. Вот эта-то рюмка, по-видимому, меня и скосила. А может, меня разморило в полумраке душного зала. Так или иначе, дальнейшие события я помню не слишком отчетливо.

Мерлин парил над сценой, распиливал себя пополам, целовался с девушками, подносившими ему цветы, а я поминутно заказывал себе еще коньяку и пребывал в том состоянии опьянения, которому свойственны восторженность и отсутствие желания ее скрывать; мне все нравилось, я улыбался незнакомым людям, кивая им головой в сторону сцены, и одновременно -- помню это, хотя и смутно -- с нетерпением ждал своего излюбленного чуда.

Оно не преминуло свершиться -- оно свершалось здесь каждый вечер; на сцену вышла женщина в черном, расписанном звездами халате, заиграла моя любимая мелодия, и легким мановением руки Мерлин выбросил женщину в никуда, обратил ее в ничто, а мгновенье спустя уже улыбался и кланялся, небрежно накинув пустой халат себе на плечо. Зал взорвался аплодисментами, как взрывался после каждого номера; для всех это был рядовой фокус, далеко не самый яркий в программе, и только я почему-то внушил себе особое к нему отношение. Теперь уже невозможно объяснить причину -- все могло сложиться по-иному -- но в силу странного стечения обстоятельств именно этот фокус вызывал у меня особое чувство восторга. Быть может, тому имелись и объективные предпосылки -- гармония музыки, женской грации, изящества иллюзиониста, простоты средств (да-да, всего лишь неизвестная мне игра света и тени, не более); но скорее всего моя слабость к этому маленькому чуду Мерлина носила случайный характер.

Повторюсь: события того вечера сохранились в моей памяти не слишком отчетливо -- что-то лучше, что-то хуже. Словно в ярком цветном сне помню, что как только Мерлин начал кланяться, я выпил новую стопку и неистово заорал: "Браво!". Мой крик не утонул в шуме аплодисментов; с улыбкой всесильного мага, вызывающе поглядывая на меня, Мерлин поведал залу, что другой женщины у него нет, а потому он сможет повторить последний номер лишь в случае, если кто-нибудь из гостей согласится выступить ассистентом. Он явно меня провоцировал, кое-где в зале раздались надсадные смешки; меня это задело, и пошатываясь я поднялся на сцену.

Я вовсе не уверен, что это происходило наяву, а не в моих пьяных галлюцинациях. Я не берусь утверждать, какие из запомнившихся мне событий того вечера были реальностью, а какие -- иллюзией, и сколь велика роль магии Мерлина в тех иллюзиях. Едва я очутился на сцене, Мерлин накинул мне на плечи черный халат, зазвучала все та же музыка, затем рука факира легко коснулась ворота халата, а в следующее мгновенье я уже сидел на своем месте в зале, а Мерлин кланялся, и гремели аплодисменты.

Дальше у меня полный провал в памяти, а очнулся я уже в госпитале. Лечащий врач понятия не имел, был ли я в тот памятный вечер на шоу Мерлина. Он лишь утверждал, что госпитализировали меня в полночь прямо из казино, где охваченный алкогольной горячкой я буянил и приставал к незнакомым женщинам, угрожая обратить их в ничто.

Я пролежал в госпитале несколько дней. Горячка периодически возвращалась, но все реже и лишь на короткие часы. Медсестра потом рассказывала, что в своем безумии я был чрезвычайно озабочен сексуально и неоднократно пытался "вытряхнуть" ее из халата. Когда приступы окончательно прекратились, я выписался из госпиталя и вернулся в Армангфор.

Кору я больше никогда не видел; маленькую рюмочную в Лисьем носу до сих пор обхожу стороной.

Глава третья

БАРОН КРЕЙЛЬ. АШТОНСКАЯ ПРОГРАММА

Когда на сердце тяжесть,

И пустота в душе,

И все надежды наши

Растаяли уже,

Дешевых ждем оваций

И низменных страстей,

Фальшивых комбинаций

И шулерских сетей.

Кохановер, из сборника "Огни большого города"

Эпиграф к третьей части

"Современной армангфорской энциклопедии":

Подлинный художник не может пребывать в разладе с собственной совестью или заниматься тем, что сам считает недостойным. Измена своим принципам неизбежно отразится на стиле. Именно здесь кроется первопричина всех трагедий, случающихся с творческой интеллигенцией.

Беллетрист Р.

* * *

Однажды, после покера у Квачевского, барон Крейль предложил мне пройтись немного пешком, одновременно дав понять, что намерен переговорить со мной сугубо конфиденциально.

Было это вскоре после того, как я оставил службу на "Корабеле"; мне едва исполнилось двадцать семь лет, я не имел никаких определенных занятий и чувствовал бы себя вполне счастливым, если бы не двойной прессинг -- отца и Лисы. Отец, правда, хоть и считал меня бездельником, денег давал достаточно; их у него столько, что я мог бы всю жизнь оставаться рантье. Лиса, однако, находила, что рантье быть не престижно, и, по ее мнению, я непременно должен был стремиться сделать какую-нибудь карьеру. Нетрудно понять, что я охотно принял приглашение барона Крейля: он всегда казался мне человеком с головой, а в тот вечер я сразу почувствовал, что барон намерен сделать мне какое-то деловое предложение.

Мы вдвоем вышли на ночной Ночной бульвар (да простят мне музы каламбур, но так оно и было) и направились в сторону Соснового бора. Стояла ранняя осень; погода выдалась благоприятная; после насквозь прокуренного особняка Квачевского ночная свежесть пришлась кстати и располагала к длительной прогулке.

Помню, барон какое-то время молчал, словно собираясь с мыслями, а я неуклюже попытался прервать затянувшуюся паузу; спросил: "Вы тоже живете в Сосновом бору?" Он усмехнулся: "Конечно". Я смутился от собственной неловкости: действительно, в каком еще районе может жить барон Крейль!