Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 11. Торгово-техническая лига

Сегодня она была как в воду опущенная.

— Слишком уж хорошо все получалось. Папа ставил современные вещи, а вся архаика шла в записях. Теперь им захотелось, чтобы он поставил что-нибудь историческое, это, значит, будет вклад Оперы в Фестиваль, а иначе, говорят, не будет проявлено достаточно уважения к человеческому этносу; а ведь мы — не сами по себе, а представители всего Сан-Франциско.

— А что, разве он не может? — немного удивился я. — Ясно, времени мало, как и у меня, но с учетом современной подготовки его труппа…

— Конечно, конечно, — раздраженно отмахнулась Бетти. — Только неужели ты не понимаешь, что и рутинный спектакль тоже не годится? Люди теперь привыкли к ярким зрелищам, во всяком случае, так говорят управляющие. Кроме того… понимаешь, Джимми, Фестиваль важен не только сам по себе. Если папин спектакль провалится, под угрозой будет его контракт. А не возобновят контракт — пойдут насмарку все его усилия приучить публику к настоящей живой музыке. И ему… — она опустила голову и договорила совсем уже тихо, — …ему будет очень больно.

Бетти глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Ну что ж, мы изложили свои предложения, теперь подождем, что скажет совет управляющих. Но ждать еще много дней, так что у тебя есть время поведать мне свои печали, — вымученно улыбнулась она, садясь напротив. — Валяй.

Что я и сделал.

— Смешно, правда? — криво ухмыльнулся я под конец своего повествования. — С одной стороны, твой отец должен поставить какой-нибудь ультраэтнический спектакль — зуб даю, они плясать будут от радости, если спектакль окажется германским, под стать вашей фамилии — но ему почти нельзя пользоваться техникой, разве что по мелочам. А с другой стороны — я, мне тоже нужно состряпать нечто этакое, китайское, и чем аляповатее, тем лучше, только у меня просто нет времени на техническое оформление фейерверков и всего прочего. Может, нам объединить усилия?

— Как?

— Не знаю. — Я нетерпеливо поерзал на стуле. — Пошли-ка мы куда-нибудь, где можно развеяться, забыть про всю эту муть.

Я-то, собственно, думал полетать над океаном либо двинуть к мексиканской Калифорнии, где вода потеплее и можно купаться, а потом, может, зайти в какой-нибудь ресторан с инопланетной кухней, но не тут-то было.

— Да, — охотно согласилась Бетти, — мне тоже хочется побыть в спокойной, серьезной обстановке. Как ты думаешь, Адзель дома?

Стипендия, которую он всеми правдами и неправдами выбил на своей планете, на Земле оказалась более чем скромной — надо учесть, что на стипендию эту приходилось кормить теплокровное тело весом в добрую тонну. Он не мог позволить себе ни специального, для таких, как он, предназначенного помещения, ни вообще какой-либо квартиры в районе Клементского планетологического института. Вместо этого Адзель платил совершенно несуразные деньги за развалюху на окраине района Сан-Хосе. Единственным видом общественного транспорта, в который он мог втиснуться, был старый, дребезжащий монорельсовый поезд, ходивший один раз рано утром и один раз поздно вечером, в результате чего Адзель тратил уйму времени на проезд и еще больше — на пустое ожидание до и после занятий. Кроме того, я сильно подозревал, что он недоедает. Познакомились мы с ним на лекции по микрометрике, и я сразу начал о нем беспокоиться.

Адзель только отмахивался, он не разделял моих страхов.

— Шныряющего по степи охотника, каким я был когда-то, все это, Джимми, пожалуй, и разозлило бы. Но теперь, получив хотя бы самое малое просветление, я вижу, что все плотские невзгоды значат ровно столько, сколько мы сами им позволяем. Можно даже использовать их себе во благо. Лишения очень ценны. А что касается долгих ожиданий, так ведь это — удобнейший случай для углубления знаний или — что еще лучше — для медитации. Я научился даже не обращать внимания на зевак и очень рад, что укрепил в процессе свою внутреннюю дисциплину.

В наши дни пора бы и привыкнуть к инопланетянам, но Адзель был единственным воданитом на всей Земле. Так вот, возьмите такое вот существо: четыре ноги с копытами поддерживают хвостатую тушу, сверху туша эта покрыта зеленой чешуей и увенчана колючим гребнем, а снизу, со стороны брюха, она мягкая и золотистая; двухметровый торс с соответствующего размера руками поднимается к типично крокодильской физиономии, огромные клыки, толстые губы, костистые уши, печальные карие глаза… Возьмите такое существо, усадите его в некое подобие позы лотоса, заставьте сотни раз повторять «Ом-мани-падме-хум» густым, раскатистым басом профундо, и тогда посмотрим, сбежится на этакое зрелище толпа или нет.

При всей серьезности Адзеля в нем не было ни капли ханжества. Он любил хорошо поесть и выпить — когда было что, — особо предпочитая ржаное виски, каковой напиток он употреблял пивными кружками. В шахматы и покер с ним было лучше не садиться. Он очень хорошо пел — все, от родных своих напевов до человеческих народных баллад и самых последних популярных песенок. Адзель наотрез отказывался исполнять кое-что из своего репертуара, например «Эскимоску Нелл», в присутствии Бетти. Усердное изучение истории человечества привило ему до смешного анахроничную скромность. Шутки у него такие тонкие, что я не все их понимаю, а скорее всего не все и замечаю.

За все про все я очень любил Адзеля, страдал от его бедности и так и не сумел придумать никакого способа ему помочь.

Я посадил машину перед его домом. Рассыпающаяся халупа смутно чернела в густом тумане, освещенном лихорадочными отблесками каких-то далеких огней. От неумолчного, ничем не приглушенного шума грузового транспорта закладывало уши. Прежде чем выйти с Бетти из кабины, я прихватил парализующий пистолет.

Звонок у Адзеля давно сломался, но он быстро открыл на наш стук.

— Заходите, пожалуйста, заходите.

В лучах флюоресцентных ламп зеленые чешуйки сверкали, как изумруды. На нас пахнуло благовониями.

— А почему ты с оружием, Джимми? — Он недоуменно уставился на мой пистолет.

— Так ведь ночь, темно, — объяснил я. — В таком хулиганском районе…

— Да? — удивился мой тысячекилограммовый друг. — А меня вот никто еще ни разу не тронул.

Мы вошли. Взмахом руки он указал нам на циновки. Вся мебель комнаты состояла из этих циновок, пары дешевых столов и полок, лично сколоченных им из подобранных в мусоре досок и забитых книгами и кассетами. Старинная японская ширма — копия, конечно же, — закрывала дальний конец комнаты, где находились небольшая плита и хитрое, специально для него предназначенное канализационное устройство. На стенах — два свитка, горный пейзаж и сострадательный Будда.

Адзель засуетился, заваривая для нас чай. Он до сих пор не сумел привыкнуть к тесноте своей комнаты, дважды мне пришлось проявить чудеса ловкости, уворачиваясь от его хвоста (я ничего не сказал, иначе Адзель убил бы добрые полчаса на извинения).