Майкл Флинн - Эйфельхайм: город-призрак

— И заметь, — добавил Манфред, — Каринтия отошла Габсбургам — им даже не пришлось целовать Безобразную герцогиню.

Вновь раздался хохот. Эйнхард пожал плечами:

— Какая разница? Люксембурги ныне правят Европой. Ты не увидишь вновь Габсбургов на имперском престоле.

Манфред улыбнулся, рассматривая бланманже:

— Возможно, и нет.

— Три голоса в кармане Люксембургов.

— При необходимых четырех, — встрял Тьерри. — Разрешили они спор в Майнце?

Рыцарь покачал головой:

— Новая болонка папы — как его? — Он щелкнул пальцами.

— Герлах фон Нассау, — подсказал Оккам.

— Он самый. Говорит всем, что он — новый архиепископ, но Генрих не откажется от своего престола. Вы видите, как это все умно? Герлах никто. Кто испугается, когда Нассау завладеет Майнцем?

— Если сможет изгнать графа Генриха, — уточнил Тьерри.

— Итак. — Эйнхард принялся загибать пальцы. — Карл голосует сам за себя от Богемии, а его брат Болдуин — архиепископ Трирский. Это два. И когда Люксембурги говорят «лягушка», архиепископ Валдрих спрашивает одно: как высоко он должен подпрыгнуть. Правда, он-то считает себя королем лягушек. Ха-ха-ха! Поэтому голос Кельна — это три. Что до Виттельсбахов… Хорошо, Людвиг-младший владеет Бранденбургом, как я уже говорил, а его брат Рудольф — граф Палатина, что составляет два голоса. Притом судьба Майнца неопределенна, оба семейства обхаживают другого Рудольфа, герцога Саксен-Виттенбургского. Ха! Дом Вельфов удерживает равновесие!

— Равновесие нарушится раньше, чем курфюрстам потребуется голосовать вновь, — мягко сказал герр. — Однако… Никто же не думал, что Людвиг вдруг так неожиданно умрет.

— Свита кайзера охотилась в лесах вокруг Фюрстенфельда, — предался воспоминаниям Оккам. — Я был в охотничьем домике вместе с остальными, когда принесли тело. Крестьянин нашел его лежащим в поле подле коня, словно князь всего лишь заснул.

— Человек в расцвете лет к тому же, — сказал Эйнхард. — Паралич, я слышал.

— Слишком много сосисок, — предположил Манфред.

— От голода он не страдал, — согласился Уильям.

— Как и я, — отозвался Эйнхард. — Превосходный стол, Манфред. Жаль, не все из нас могут насладиться им. — Он бросил многозначительный взгляд на Малахая. — Ну, я тут слышал о гостящих у тебя демонах. Что происходит?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что все сразу замолчали.

— Я организовал лазарет в Большом лесу, — небрежно ответил Манфред. — Прокаженные там безобразны своей наружностью, но так же смертны, как ты или я. — Тьерри ухмыльнулся, Ойген принялся сосредоточенно изучать бокал. Леди Кунигунда смотрела на отца. Оккам слушал с напряженным интересом. Малахай беспрестанно дергал себя за бороду, и от его глаз ничто не ускользало.

— Ха. Тогда некоторые из твоих людей распространяют небылицы, — ответил Эйнхард. — Говорят, ты привел их под стены Соколиного утеса. — Старик повернулся к жене и сказал: — Видишь, дорогая? В этих россказнях нет ничего.

Леди Розамунда, женщина дородная и вспыльчивая, повернулась к хохвальдцам:

— Тогда как насчет того, что видела я? Две недели назад я услышала странную трескотню из розария, а когда посмотрела, то увидела… Я не знаю, что. Чудовищные желтые глаза, огромные руки и ноги… Существо походило на гигантского кузнечика. Оно одним прыжком выпрыгнуло из сада прямо в небо и улетело, улетело прочь в этом направлении. К тому же кто-то пожевал мои розы и выплюнул их на землю!

— Гигантский кузнечик… — медленно повторил Малахай. Эйнхард похлопал супругу по руке:

— Какие-то животные забрели в сад, дорогая. Вот и все.

Вот только, несмотря на мягкость тона, взгляд его, обращенный на Манфреда, казался довольно неприветливым.

На следующий день Дитрих проводил Оккама до самого поворота на дорогу, ведущую в Оберрайд. Философ вел под уздцы коренастого коня, которому дал имя «Малая гипотеза», и то и дело останавливался, дергая за повод. Англичанин сбросил капюшон, и в утренней заре его растрепанные волосы, казалось, занялись пламенем от восходящего солнца. Он заметил:

— Ты позволил зарасти тонзуре, Дитль.

— Теперь я скромный приходской священник, — сказал Дитрих, — а не нищенствующий монах.

Оккам окинул его взглядом:

— Ты, быть может, и сложил с себя обет нищенства, но богатства явно не снискал.

— Жизнь здесь имеет свои приятные стороны.

— Если бы ты научился льстить императору, тебе не пришлось бы жить в лесной глуши.

— Если бы ты научился жить в лесной глуши, тебе не пришлось бы льстить императору.

Уильям чуть слышно засмеялся и посмотрел на восток, в сторону Мюнхена, Праги и Вены — столиц великих династий.

— Недурно, — сказал он и после секундного молчания продолжил: — Было во всем этом что-то возбуждающее; создавалось ощущение, что мы вершим судьбы мира. «Если вы защитите меня своим мечом, — говорил я Людвигу, — я буду защищать вас своим пером».

— Интересно, стал бы он это делать, если б дошло до того?

Оккам пожал плечами:

— Людвиг находился в более выигрышном положении. Но люди будут помнить меня тогда, когда о нем давным-давно позабудут.

— Разве так уж плохо, — спросил Дитрих, — просто кануть в забвение?

Англичанин отвернулся и подтянул подпругу под седлом:

— Так расскажи мне о демонах и кузнечиках.

Дитрих видел, как схоласт осматривал крышу церкви, и знал, что тот отметил отсутствие «горгулий». К этому времени его друг наверняка сопоставил свои собственные наблюдения с описанием госпожи Эйнхард.

Пастор вздохнул:

— Есть земли, что лежат даже дальше «островов канареек». Сами звезды на небосклоне суть далекие острова, и на них живут…

— Кузнечики, — подсказал Оккам, — а не канарейки.

Дитрих покачал головой:

— Существа во многом такие же, как ты или я, но внешним обликом походящие на кузнечиков.

Англичанин засмеялся:

— Я бы обвинил тебя в том, что ты плодишь сущности без нужды, если бы только… — Он вновь бросил взгляд на стрехи церковной крыши. — Откуда ты знаешь, что они живут на звезде?

— Гости так сами мне сказали.

— Как ты можешь быть уверен, что они говорят правду? Кузнечик может сказать, что ему угодно, и заслуживает доверия не более, чем человек.

Дитрих порылся в своем мешке:

— Не хочешь ли поговорить с одним из них сам?

Оккам окинул взглядом упряжь для головы, которую протянул ему священник. С опаской коснулся ее пальцем, потом резко отдернул руку:

— Нет. Я, пожалуй, предпочту знать поменьше.

— А, — Дитрих отвел глаза в сторону, — Манфред рассказал тебе об обвинении.

— Он спросил, не могу ли я замолвить за тебя слово перед ведущим следствие магистратом.

Пастор хмыкнул.