Олег Верещагин - Новое место жительства

— У вас есть мать? — Юрка говорил суховато, деловито. Девчонка оглянулась на причал, где мальчишки уже, кажется, устроили морской бой со щепками вместо кораблей.

— Уже нет. Она… она была сердечница, я ей часто по ночам лекарство подавала… А тут, когда нас забрали… у неё на следующий день был приступ. Сильный. Врачи сказали, она до столика дотянулась, таблетки просыпала и… и всё.

— Почему вас забрали?! — не выдержал я. Девчонка посмотрела на меня. Юрка коротко ответил на её взгляд словами:

— Мой брат, — не прибавляя «двоюродный».

— Сказали — мама больна, для нашей психики опасно рядом с нею находиться, и ей с нами трудно… — еле слышно пояснила Катя. Симо выругался по–фински, отвернулся. — Я хотела убежать… но не к кому стало. И нас всех троих порознь держали, в разных группах, в разных даже корпусах.

— А как же вы убежали? — Юрка говорил очень–очень спокойно. Девчонка полминуты смотрела на него, прежде чем ответить, потом пояснила:

— Тёмку… это младший… его через месяц собрались усыновлять. Там это просто — приезжают, деньги платят и увозят, все бумаги прямо в детском доме делают, какие надо, какие спросят, только плати. Мне не сказали, я случайно узнала, побежала к директорше. Она мне и выдала прямым текстом — благодари, дура, твоего брата скоро в Америку увезут, и на второго уже виды есть, тут, на родине, но семья богатая очень. Я… я разоралась. Ну она мне и сказала сразу: не перестанешь волну гнать, для начала в карцер отправишься, а оттуда в дурдом на месяцок. У них с местной дуркой договорённость, тем на больных платят хорошо, вот детский дом им и поставляет контингент — кто провинился в чём, кого просто так, типа как по списку. Я заткнулась, разревелась, ушла… Пошла к нашему детдомовскому священнику, он нам и помог всем троим выбраться, даже в соседний город отвёз…

— Молодец! — вырвалось у меня. Катька криво усмехнулась:

— Ага, молодец–жеребец. Я ему заплатила… целую ночь ублажала, всю порнуху, которую видела, вспомнила. Короче, мой первый мужик доволен остался… Да там почти все девчонки чуть ли не с первого класса собой торгуют, кто где, на это и внимания не обращают особо… А на ценителей и мальчишки есть. Я вот этого больше всего боялась…

Мелкие весело вопили и плескались у реки. Река уже стала синевато–чёрной, в ней отражалось алое садящееся солнце, и через его большой блик, дробя и шевеля его, двигался паром — уже близко…

Я сидел, не шевелясь, окаменев. Финн Симо смотрел на паром блестящими глазами. Потом сказал тихо:

— Я тоже три раза убегал… домой. Меня сами родители обратно отвозили. «Ты пойми, сынок, мы делаем всё, что можем, но надо законно…» Тебе повезло, Кать, я тебе уже говорил. Вас увезли насильно, твоя мать умерла… а мои родители меня предали… и я их…

Юрка постучал по столу пальцем. Посидел молча. Опять постучал, словно ему нравился звук. Спросил:

— А как про нас узнали?

— Случайно. Мы там ночевали в одном старом доме… там пацаны были, полубеспризорные… ничего ребята… Ну и они рассказали вроде такой сказки вон моим младшим. А я потом подумала с отчаянья…

— Ясно, — Юрка встал, потянулся. — Кать, тут вот какое дело… Пойми и поверь. Когда здесь тебе говорят, что тебе трудно — это значит, что тебе хотят помочь. Не погубить, а помочь. В самом обычном, нормальном… ну… человеческом смысле этого слова. И зла тут ни тебе, ни твоим братишкам никто на самом деле не желает. Естественно, тебе мои слова — просто слова. Но ты сама увидишь, как и что… Братцы, пошли‑ка на паром.

— Владька, возьми коней, — бросил мне Юрка, и я кивнул, по–прежнему не сводя глаз со вставшей девчонки, на которой уже повисли что‑то восторженно рассказывающие малыши. Её история не укладывалась у меня в голове. Я краем уха услышал, впрочем, как финн Симо (как финн‑то сюда попал?! Чего только не бывает на свете…) говорит Юрке:

— Я её из Новика к себе заберу, если согласится.

— Согласится, — ответил Юрка. — Только не торопись ни с чем, горячий финский парень. И про коров ей поменьше грузи. А то она решит, что ты зоофил.

— Заи…л, — незло ответил Симо. — Я финн, а мы не такие гонщики, как вы, русские.

— Гонщик — это ваш Салонен. Учить тебя ещё и учить…

Они перебрёхивались лениво, потом финн ушёл вперёд, помочь Кате. Я воспользовался этим — спросил Юрку тихо:

— А Симо, он?..

— А у него похожая история… — Юрка вглядывался в паром, который был уже в полусотне метров. — Ему лет десять, что ли, было, когда он на мать донёс, что она его заставляет за завтраком кашу есть, ну, типа, психологическое насилие… Его сразу в детский дом… Он опомнился, конечно… только в Финляндии из этого заведения домой дороги нет. А уж как он о нас узнал и как к нам добрался — я тебе не скажу. Не знаю просто. [42] Обе ужасных в своей абсурдности истории не выдуманы автором, они на самом деле имели место в РФ и Финляндии — в числе тысяч похожих.

Я хотел поинтересоваться, есть ли тут ещё иностранцы — но мне помешал радостный звонкий крик с парома, далеко разнёсшийся над уже почти ночной рекой:

— Юрка–а!

Я всмотрелся, а Юрка просто замахал рукой:

— Ни–ин!

Да, это была она — на самом носу парома. А потом уже и не на носу — парому оставалось метров десять, когда она вскочила на канат и по нему легко, даже не качаясь в стороны, добежала до берега и соскочила наземь:

— Оп! Привет, с прибытием, — и первой поцеловала моего кузена. Они на пару секунд застыли — самозабвенно целуясь и крепко обняв друг друга. Я отвёл глаза и снова посмотрел на них лишь когда Нина засмеялась и сказала:

— Привет, Владька.

— Привет, — я пожал протянутую руку — уже привычно, предплечье. Нина была в камуфляже, лёгких ботинках, на поясе — старый офицерский планшет и «бобр», как у нас с Юркой. — Приятно, когда так встречают…

Нина рассмеялась и подцепила повод Юркиного коня из моей руки своей — маленькой и сильной.

Паром качнулся под нами, почти сразу зажурчала ручная лебёдка — ворот крутил какой‑то парнишка. Мы плавно и в то же время довольно быстро отчалили от берега, вплыли в остатки солнца, остывавшего на воде. Я устало навалился руками и грудью на высокий решетчатый бортик и прикрыл глаза.

Я проснулся от того, что в лицо мне подул ветерок.

Проснулся сразу, мгновенно открыл глаза, как будто и не спал, а просто прилёг отдохнуть.

Одеяло с меня сползло в сторону, и я поёжился — тянувший в проёмы между колоннами утренний воздух был прохладным. Тихо шумели деревья вокруг беседки. Где‑то на краю слуха журчала вода. Кстати, было ещё почти совсем темно, утро только–только начиналось, но я чувствовал себя выспавшимся — наверное, из‑за этой двухчасовой разницы в сутках между Землёй и Беловодьем. Интересно, привыкнуть к этому можно?