Сергей Малицкий - Главный рубильник (сборник)

– Генка!

Мамы – это, конечно, особенные люди, потому что реагируют на обычные вещи особенным образом. К примеру, сидит взрослый человек (все-таки во второй класс перешел) на коньке крыши, расставляет в стороны руки, ловит лицом ветер и не собирается никуда лететь (крыльев-то нет, да и зачем он, спрашивается, страховку на пояс прицепил?), а мама внизу у лестницы кричит так, словно ее ребенок сию секунду отбывает в дальние края. (Уф, бывают же иногда предложения длиной в половину диктанта!)

– Генка! Слезай немедленно! Ты что, по-человечески не понимаешь? Нельзя на крышу! Не-льзя!

(Интересно, как правильно – «не-льзя» или «нель-зя»?)

– Мама! Ну, вот же страховка! Дядя Саша сделал!

– Я вот до тебя сейчас доберусь, и никакая страховка не поможет!

(Ага, достань меня сначала).

– И дяде Саше твоему достанется!

(Хотелось бы на это взглянуть. И почему он мой?)

– Быстро слезай! И сделай так, чтобы я тебя там больше не видела! Ты понял?

Понял. Одно не понял, как это сделать, если ты с утра первым делом на крышу смотришь? Ну ладно! Слезаю!

Непростое это дело – спускаться. Закрываешь глаза, стискиваешь перекладину и тянешь вниз ногу. Главное не промахнуться, маловат еще Генка для того, чтобы перекладины пропускать. Но уж если нащупал, то часть дела сделана – ставь рядом вторую ногу, перехватывайся, да старайся пальцы не занозить. Сначала по кровле, потом от кровли до утоптанной дворовой земли.

– Медом там намазано, что ли? Ты бы так ночью по нужде во двор выбегал! Во второй класс скоро, а все темноты боишься. Значит так, со двора – ни ногой. Дядя Саша заедет – позавтракаем. И заруби себе на носу, если он насчет подарка на день рождения будет спрашивать – никаких скутеров. Только через мой труп.

Нет, мамы – точно особенные люди. О чем ни мечтай, рано или поздно упираешься в «только через мой труп». Никакого удовольствия.

– Генка? Можно я на твоем гамаке полежу?

Так, смешная соседская девчонка Аленка нарисовалась. Смешная, потому что похожа на куклу. Такие же белокурые локоны, такие же голубые глаза. Аленку за эту куклу вполне можно было бы презирать, но кукла таскается за Аленкой на багажнике оранжевого велосипедика, и пристегнута кукла к багажнику самым жестоким образом – проволочной защелкой поперек живота. Так что, Аленка – правильная девчонка.

– Нельзя! – покачал головой Генка и приложил к глазам бинокль. Если смотреть через бинокль наоборот, то Аленка кажется маленькой, зато двор кажется большим. До пустой будки, в которой когда-то жил погибший на дороге Рекс, метров сто, а до накрытой брезентом разбитой машины – все сто пятьдесят. Но до Аленки еще дальше. И даже голос ее словно издалека доносится.

– Да ладно тебе, Малинин! Жалко, что ли?

Ну, не заноза? Ведь перелезла через забор и плюхнулась в старый гамак. Механика сработала, как надо. Веревка сдернула стопор, и тяжелое ведро с кирпичами поползло по натянутому тросу прочь от гамака. Лейка наклонилась, и теплая вода пролилась дождем в двух шагах от изумленной Аленки.

– Круто! – восхитилась Аленка и тут же добавила с сожалением. – Но мимо!

– Да, лейку перевесить нужно, – плюхнулся рядом с Аленкой в гамак Генка и грустно вздохнул.

Придется ведь переставлять лестницу, подтягивать на место ведро с кирпичами, перевешивать лейку, да еще водой ее наполнять!

– Сам эту штуку придумал?

– Нет. Папка. Я только подправил. В жару удобно. Дернешь за веревочку, и ты в душе. Папка веселый был.

Наверное, веселый. По карточкам-то точно не определишь. А мамке веры нет. Говорит, что веселый, а сама ревет.

– Ты тоже веселый. Веревка ведь сама дергается? Я видела, как ты с утра с лестницей и лейкой тут возился. Тут же дядя Саша твой иногда лежит?

И эта туда же. Почему это он мой?

– Во-первых, он не мой. А во-вторых, я ведь не попал?

– Не попал, – Аленка сорвала травинку, стала прикусывать травяную мякоть. – Но ведь хочешь попасть? Не боишься, что и тебе попадет?

– Ерунда, – презрительно выпятил губу Генка. – Просто мамка боится, что я с крыши свалюсь. А с дядей Сашей у меня проблем нет.

– Нарываешься?

Аленка умная. Все понимает. К тому же у глупого человека взгляд бегает, а Аленка точно в глаза смотрит. Или директор школы Карен Давидович Араян, когда про глаза рассказывал, не глупость имел в виду? Точно, он о трусости говорил. Так что смотри, Генка, в Аленкины глаза твердо, не трусь.

– Проверяю. Надо же знать, чего ждать от человека?

– А участкового и директора школы тоже проверял?

Вот ведь неугомонная, мало того, что в глаза смотрит, еще и смеется. Нет, надо биноклем прикрыться.

– И чего они мне? Они в отцы не набивались. Мало ли кто мимо дома ходит?

– А дядя Саша набивается?

А кто его знает? Разговоры разговаривает. Вопросы какие-то задает. Да еще так, словно и в самом деле узнать чего хочет.

– Да не знаю я. В гости пока ходит. Присматривается.

– К мамке твоей?

– Чего это к ней присматриваться? – удивился Генка. – Она и так красивая. Он со мной контакт налаживает.

– Это как? – не поняла Аленка. – Ты чего, телевизионная антенна? У нее иногда контакт пропадает.

– Да я сам не пойму, – вздохнул Генка.

– А я красивая? – спросила Аленка.

Ничего не ответил Генка. Не нашелся, что ответить. Только и сделал, что снова посмотрел на Аленку через бинокль. Часто бинокль выручает Генку. Папкин!

– Баба Маруся говорит, что ты хороший, – вздохнула, не дождавшись ответа, Аленка. – Только прячешься почему-то всегда под брезент, где у вас металлолом лежит.

– Это не металлолом, – прикусил губу Генка. – Это папкина машина. Он ехал на работу, и у него заболело сердце. Он остановил машину, вышел и умер. А машина покатилась дальше. И разбилась.

– Я знаю, – серьезно ответила Аленка. – Под брезентом прохладно. В жару хорошо.

– И не страшно, – добавил Генка.

– Баба Маруся говорит, что бояться можно, – ответила Аленка. – Главное – не трусить.

– Хочешь со мной на крышу? – расхрабрился Генка. – Не бойся!

– А я и не боюсь! – тут же превратилась в обычную девчонку Аленка. – Просто не хочу.

– А пошли тогда зеленую смородину есть?

(Ну, причем тут смородина?)

– Аленка! Завтракать!

Это бабы Маруси голос. Ну и хорошо, а то уже и не знаешь, что сказать.

– Не буду я зеленую смородину есть. У меня до сих пор от нее живот болит. Я пойду.

– У меня завтра день рождения.

Все-таки сказал. Сумел!

– Ты это… приходи.

– А подарок?

Остановилась, а у самой в глазах искры сверкают. Какой от Аленки может быть подарок? Она сама как подарок.

– На велосипеде дашь покататься?

– И все?

Встала напротив солнца так, что лица не видно, только кудряшки золотом сияют вокруг, и в бинокль не разглядишь, глаза слезятся.