Андрей Сердюк - Вложения Второго Порядка

-- Как амёба? Как инфузория-туфелька? Ну, это же - не жизнь получается, а существование какое-то!

-- Не как амёба, Белка, а как Буратино. Повзрослевший Буратино...

-- Всё. Приехали. Вылезайте - клиника.

-- А - что? Славный парень был этот Буратино. Незамысловато отвечал на удары и вызовы судьбы и получил всё, о чём даже и не мечтал: и ключ золотой, и друзей, и новый кукольный театр, и девочку с синими волосами. Чего ещё нужно, чтоб достойно встретить старость?

-- Странный ты, ей богу... ну, как жить без смысла...

-- Вот попрошу, мадам, в один флакон не лить смысл жизни и цель её.

-- А есть разница?

-- Конечно, ведь движение к какой-нибудь, как ты говоришь - благородной, цели может оказаться абсолютно бессмысленным, и, в свою очередь, жизнь, наполненная глубоким смыслом, может оказаться бесцельной. Разве не так? А? Не так?

-- Зотов, тебе не кажется, что кто-то сейчас заговаривает мне зубы, не желая отвечать на основной вопрос бытия - взять меня в жёны или нет.

-- Нет, не кажется. Я же объяснил тебе, Белка...

-- Объяснил... объяснил - джедай, первый бойскаут, последний герой, борец с Всемирным Злом...

-- Как раз и не борюсь я ни с чем. Это тупо. Бороться нужно не с чем-то, а за что-то... Хотя... Глупость говорю. И борьба за и борьба против - всё это только в моей голове происходит... Нельзя бороться в четверг с собой, каким ты был в среду... Проблема вот в чём... Вот... Есть ситуации, когда предельно понятно что делать: стариков, детей, женщин в спасательные шлюпки первыми; сам погибай, а товарища выручай; раненых выноси, убитых хорони; первые ряды не занимай, - они для инвалидов; женщине место уступи - ей рожать; не стучи, на боль не жалуйся, пайкой с воли делись... Ну и прочая и прочая. Здесь как раз всё ясно и чётко, как в инструкции пожарному расчёту... Если ты мужик, то нет проблем... Да? А вот есть такие моменты, когда делаешь так - и хорошо, сделаешь абсолютно противоположное - и тоже хорошо... Или, такие дела, что поступишь подло - и подлецом считают, а поступишь благородно - всё одно подлецом считают. Вот тут и начинаешь лысину-то чесать, от всех сторониться и верить только папиному призраку... Для искусства эти вещи - питательная среда, а для нормальной жизни болото... И чуешь под собой ногами зыбь, а сердцем - Бездну...

-- Посмотришь, вроде умный, а так - дурак какой-то!... Чего смеёшься?

-- Всё, завязали. И не злись ты, Белка. Ещё всё будет.

-- Неужели?

-- Конечно, тем более что я - всего лишь твоя фантазия.

-- А я?

-- А ты - моя фантазия. Правда-правда... Мне не веришь, спроси у Кости Кастета.

-- Не знаю никакого Кастета.

-- Я знаю, значит, и ты знаешь. Просто забыла. Вспомни его, и он всё это подтвердит, что я - твоя фантазия, ты - моя, всё - ништяк...

-- А мы?

-- Что - мы?

-- Ну - мы?

-- Мы в смысле: я плюс ты плюс комплекс наших взаимоотношений?

-- Мы в смысле - мы.

-- Мы - плод фантазии кого-то третьего, кто нас придумал и сейчас рассказывает про нас кому-то четвёртому; и пока эта коммуникация осуществляется, мы существуем...

-- Господи, что ты Зотов за человек?

-- Да обычный человек, как все - недоделанный и не совсем цельный... точнее совсем не цельный, разваливающийся на свои чувства и эмоции, которые живут и проживают во мне свои странные и неуклюжие жизни... и я их проживаю вместе с ними... и вынужден... вынужден актёрствовать, лицедействовать как все... мы. Меняя маски...

-- Но это же всё - чушь экзистенциальная!

-- Ты о чём?

-- О чём? Да я же уже слышу это жу-жу-жу, которое неспроста! О чём?! О вашем мужском сумасшествии, - о вашей бесконечной вере в множественность реальностей! Всё ныряете куда-то, подальше от самих себя, малодушно и бесстрашно одновременно. Зачем? К чему?

-- А что - реальность одна?

-- Конечно!

-- Ты так считаешь?

-- Вот скажи, если бы всё вокруг нас сегодня неожидано изменилось, и мы очутились внутри какого-нибудь нездешнего, не знаю там, - марсианского, потустороннего, виртуального, чёрт-знает-какого - пейзажа, ты полез бы меня спасать?

-- Вероятней всего, - да, а какая, собственно, разница?

-- Вот именно! - во всех ваших, так называемых, реальностях действуют одни и те же нравственные законы. А если мораль везде одинакова, то нет никаких других реальностей, а есть только одна - наша! И, кстати, изменение нравственного знака с плюса на минус лишь подтвердит это правило.

-- Вот значит ты какая! Бегущая ты моя не по волнам, а по лезвию бритвы Охлакома... Сущности значит, по твоему, нельзя никому множить не то, чтоб без необходимости, а, вообще, - безусловно, нельзя. Да? Ты запрещаешь? Здорово... И как же этот твой вывод об абсолютности нашей реальности называется? Закон Рудевич? Парадокс Рудевич? Казус Рудевич? А? Чувствовал, ох, чувствовал же я, что в запрет и цензуру выльется квинтэссенция этих ваших гендерных заморочек... Предупреждал я тогда, в ту ночь с понедельника на воскресенье, Охлабыстина... Предупреждал, видит Бог!

-- Смейся-смейся... но это же гораздо мудрее, чем создавать малокровные и малохольные реальности, - как в этом вашем калейдоскопе - по мере появленья зуда.

-- Ого! Да ты девочка-то непростая. И про наш волшебный калейдоскоп знаешь... Может ты ещё и про наше магическое заклинание "мне без подливки" знаешь?

-- Ещё бы!

-- И много вас таких, умных, тёток в этом городе?

-- Мало. Я, да Ленка Поддубная.

-- То же жмур на лист?

-- Теле.

-- В теле?

-- Тележурналист. Да только она в Австралию уехала. На пээмжэ.

-- Ясно...

-- Что тебе ясно?

-- Всё.

-- А то тебе ясно, что не хочу я быть твоей фантазией?

-- А кем ты хочешь, Белка, быть?

-- Твоей добычей.

Резко сказала так, и ушла в ванную, сославшись на некие обстоятельства.

А Зотов подошёл к окну.

За окном шёл снег...

Конечно, шёл когда-то в январе. А нынче месяц май стоял. Уж на дворе... Заметно набухли липким запахом горькие почки замурованных в асфальт тополей-инвалидов, которые рядились по обеим сторонам этой центральной улицы куда-то дальше и дальше - туда - через обязательный Сенной Базар или Крытый Рынок, вдоль тревожного Сивцева Вражка или Лысого Холма, и там уже - до неизбежной Плишкиной Слободы или Синюшинной Околицы.

И мутнело за окном под одноглазым небом подлое время воров; злился на самого себя пограничный час надменного вермахта, - что ж, самое время порыбачить...

И луна - челнок...

Не отходя от окна, Зотов сообщил душевно и подробно вернувшейся в комнату Белле об увиденном и ожидаемом.

О том, что луна - утлая плоскодонка - вдруг неожиданно качнулась, накренилась и зачерпнула своими низкими бортами набежавшую волну обнаглевших облаков, а уж зачерпнув их влажную тяжесть, совсем растерялась и опрокинулась, пе-ре-вер-ну-лась и ткнулась своими острыми рогами в пухлые мятые бока заспанного утра... и о том, что, в результате этого происшествия, до лучей теперь будет качаться-раскачиваться худой каркас неясных сфер, взбивая шаткое начало чего-то совсем непонятного, но такого для нас важного... и о том, что, когда всё это, наконец, угомониться, то, наверняка, почудоюдиться, что вот-вот в это едва наметившееся затишье снизойдёт на нас беспутных и непутёвых чья-то милость... и о том, что так уже было не раз... но всегда мимо...