Иннокентий Сергеев - Мария

Из моего письма, 13. 12. 89 г.

"Я как бездомная собака. Всякий дурак может швырнуть в меня камень. Или пнуть ногой. А теплее всего лежать оказывается на канализационных люках".

Из письма Марии, 31. 01. 90 г.

"С твоей стороны не очень-то любезно так долго не писать".

Из письма Марии, 14. 02. 90 г.

"Я тревожусь за тебя. Что случилось? Почему ты не пишешь?"

Из письма Марии, 26. 02. 90 г.

"Что случилось? Неужели так трудно чиркнуть хоть пару строчек?"

Из моего письма, 23. 02. 90 г.

"Я гений. Впрочем, когда так метет, и из серого неба валит серый снег на серый асфальтобетон, трудно судить. Остается лишь уповать на это".

Из моего письма, 06. 03. 90 г.

"Надо быть искренним до конца. Неискренность - тревожный симптом. Но быть искренним - значит быть беззащитным. Что это?"

В голову упорно лезет какой-то мужик. Будто бы он смеется и фокус на столе показывает с разноцветными горошинами, смотрит на меня, а я на руках у Марии. Он достает трубку, но Мария говорит: "Не курил бы ты здесь. Ребенок все-таки".

И он уходит на балкон, а в небе облака.

Первый раз это появилось после того, как я увидел пластинку Телеманна. На ее конверте какой-то тип с виолончелью ухмылялся, такой довольный, как будто он и есть Телеманн собственной персоной.

В тот день на "Октябрьской" что-то невероятное творилось. Никогда не видел такого количества немецких пластинок, ошалел с непривычки и нахапал от души. А потом поехал на вокзал встречать Лиду.

Раз я помню слова, то значит, я говорил уже? Сколько же мне было лет? И что это за мужик такой?

Чувствую, не вытерплю, спрошу у Марии.

Из письма Марии, 23. 03. 90 г.

"Мне кажется, ты слишком резок, и это еще больше будет настраивать против тебя всех. Вряд ли они заслуживают ненависти, ведь они так несчастны. Правда? Старайся избегать ненависти. Постарайся. Я знаю, как это трудно".

Из письма к Марии, 28. 03. 90 г.

"Я всегда буду говорить только то, что думаю. А как к этому отнесется кто-то там, это его проблема, а не моя. Я не отвечаю за людское пристрастие к лицемерию и лжи. Они так привыкли лгать себе, что им не остается ничего другого, как лгать друг другу. Они так привыкли лгать друг другу, что им не остается ничего больше, как лгать самим себе".

Из письма к Марии, 06. 04. 90 г.

"Я устал без конца превращаться в железо. Мне надоела роль железного дровосека. К тому же, в отличие от него, у меня есть сердце.

...Они, может быть, и не против оставаться скотами, но я вовсе не хочу, чтобы они угробили землю. На ней, между прочим, живу и я. Но это еще ладно. На ней живешь ты".

Из письма к Марии, 21. 04. 90 г.

"Есть вещи, с которыми я не могу мириться, но я ни с кем не хочу воевать. Есть вещи, вызывающие у меня презрение, но я не презираю людей. Как мне это объяснить им?"

Из моего письма, 24. 04. 90 г.

"Меня блокируют со всех сторон. Только непонятно, зачем".

Из моего письма, 29. 04. 90 г.

"Какая унылая жизнь у бедных иностранцев! Разъезжать и осматривать наши засаленные достопримечательности".

Из письма к Марии, 03. 05. 90 г.

"Те, кто играют на животных инстинктах, легче добиваются понимания. Как это ни печально. А впрочем, какое мне дело до них!

P. S. Я люблю тебя".

Из письма Марии, 13. 05. 90 г.

"Чтобы плыть, нужно забыть про глубину. Помнишь нашу поездку?

P. S. Я всегда любила тебя".

Разве это можно забыть? Разве это можно вспомнить до конца?

Из письма к Марии, 06. 05. 90 г.

"На автотрассе великих кумиров время утомительно как навязчивое тесто пейзажа, и машины терзают закат, заставляя его не кончаться".

Из письма Марии, 08. 06. 90 г.

"Ты опять не на шутку замолчал".

Из моего письма, 08. 06. 90 г.

"Посылаю тебе новое стихотворение. Кажется, получилось неплохо".

Из моего письма, 19. 06. 90 г.

"Я не бодхисаттва. Просто я - это я. Леннон был прав, это прекрасно.

P. S. Я люблю тебя, Мария".

Из письма от 08. 06. 90 г.

Церковный свечной угар

и чад от ревущих моторов,

острые искры мороза, осколки

рождественских стекол

хрустят под ногами.

Крылья ангелов над маяками

неверный лед переправы на Аваллон.

Свет, отливающий ртутью и бронзой,

над бензозаправками звезды,

над снегом металл ступеней оборван,

вмерзший во тьму караван.

Я отрываюсь,

я исчезаю

в скорости и высоте,

а мое тело падает, падает

вниз, к немецким камням и французским дворцам

английским озерам,

и надо мною одно лишь оно

сивиллово небо, глазом белым

косящее в сторону Вифлеема

........................................................

Вчера я сжег свои письма. Выписал немного и сжег.

Лида прислала телеграмму. Два дня назад, но я не могу сейчас уехать. К Рождеству вырвусь непременно, так и написал ей.

Мария удивляется, почему это я пишу письма Лиде на ее адрес. Разыгрывает удивление. Чтобы она да не поняла.

А меня больше всего занимает один вопрос.

Что бы такого подарить Марии на Рождество? Может быть, шубку?