Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Воздушный транспорт обогнал Волгина. Теперь, сзади, было ясно видно ромбическое сечение корабля. Если Елена и впрямь прилетела, то сейчас, глядя в широкое окно гондолы, легко может увидеть Волгина. Но она не ожидает встречи. Не будь общих знакомых, которые вовремя прислали телеграмму, и Волгин не знал бы, что она приедет. Теперь он увидит ее, посмотрит издали. Не станет подходить, конечно, ни за что: ведь, если бы Елена хотела встретиться с ним, она нашла бы возможность предупредить о приезде или хотя бы намекнуть. А что, если те цветы и были таким намеком? Глупости, она же не знает, что о ее приезде сообщат. И все же…

Он совершенно запутался; в голове замелькали какие-то мелко нарубленные мысли, этакий винегрет из обрывков всякой ерунды, понятий и заключений. Я, кажется, сегодня еще не обедал? Нет, а ведь время уже прошло. Сумасшедший день… А почему? У меня возникла идея внутриконусной фокусировки, и я решил ее продумать; потому и послал тебя встречать… Ну да, это он в случае нужды скажет Витьке. Кстати, Витька наверняка увидит тебя тут же, на аэродроме. Забавно: и Елена, и та женщина, которую я уговорил, прилетают одним и тем же дирижаблем. Интересно, есть ли в этом какая-нибудь закономерность, или чистой воды совпадение – но и в совпадениях есть свои закономерности… Кстати, вы мне не думайте подсунуть философское обоснование вместо конструктивного решения: ох, и пойдет же от вас дым! Это – из филиппики, приготовленной для конструкторов специальной аппаратуры, предназначенной для будущих работ. Но это все не то, не то…

Волгин понял, что опаздывает к посадке. Приняв горизонтальное положение, он передвинул рычажок микродвигателя на две, и потом еще на две позиции, до конца. Микродвигатели зашелестели сильнее, словно зашептались. Ощутимее стала упругость воздуха, пришлось надеть защитные очки, которых Волгин не любил. Но нагнать дирижабль так и не удалось.

По посадочному полю Волгин почти бежал: летать здесь, по соображениям безопасности, запрещалось. Затем он перешел на шаг и шел все медленнее, спотыкаясь и разводя руками, и бессознательно растерянно улыбаясь. Он увидел ее.

Елена стояла спиной к Волгину, разговаривая с человеком, которого заслоняла собой от напряженного волгинского взгляда. Вот она улыбнулась – как показалось Волгину, нежно; сделала резкий жест – сумка в ее руке описала замысловатую траекторию… Пора остановиться, подумал Волгин, иначе она меня заметит, если обернется, узнает. Пора, пора остановиться!.. Он сделал шаг вперед, потом еще шаг, потому что с каждым шагом все лучше можно было разглядеть ее, а ведь для этого он и летел, правда ведь? Она улыбается этому. Впрочем, откуда ты знаешь, она ведь стоит спиной к тебе? Все равно, знаю: она всегда так откидывает голову, когда улыбается. Я же не вижу вообще ее лица и все равно знаю, что это – она. Кажется, я и правда схожу с ума, не надо было лететь, посидел бы, пострадал в своем кабинете, светило… Нет, пора бежать, пока она не заметила.

Он отвернулся и стал глядеть на легкий треугольник вокзала; вдруг, словно увидев кого-то, решительно двинулся туда. Почему туда, опять-таки он не знал. Но время было уже упущено, потому что Елена повернулась и увидела его, и узнала его сразу.

– Волгин! – негромко окликнула Елена, уверенная, по-видимому, что он услышит, – и он действительно услышал. Вздрогнув и краснея, он повернул голову к ней и медленно поднял глаза. Человек, которого Волгин так и не успел разглядеть, исчез. Это было странно, потому что все остальное, что находилось поблизости, обрело странную неподвижность. Или время потекло так медленно? Но вот чья-то странная кургузая машина отъехала от вокзала, на ходу расправляя для взлета короткие крылья, и, словно разбуженный ею, мир снова двинулся по течению времени. Елена стояла одна и смотрела на Волгина.

Прошли годы; он понял это, глядя на ее лицо и замечая все. Прошли без него, как будто он жил в какой-то другой эпохе. Вдали от него появились эти, едва заметные, правда, морщины на лбу и у глаз. Не он целовал этот рот, когда в углах его возникали невеселые складочки… Но сколько бы лет ни прошло, для него ничего не изменилось: пусть такой, пусть какой угодно – только бы была у него возможность видеть ее. Видеть хотя бы!

Волгин медленно опустил взгляд до туфель. Это было болезненно, но лишь снова поднимая глаза, он понял, в чем дело, и почувствовал, что ему нечем дышать. Со спины было трудно заметить это, потому что Елена была в плаще. Нет, подумал он, не то, она просто не следила за собой… И сам же опроверг: глупости. Дело не в пренебрежении гимнастикой. Ты – взрослый человек и понимаешь, в чем тут дело. Уже месяцев пять…

Он подошел к ней неторопливо; так могло показаться, на самом деле ноги просто отказывались идти.

– Смотри-ка, – сказал он, – ты в наши края попала! Здравствуй, здравствуй… А я тут встречал кое-кого – он, я вижу, не приехал. Ты не видела? Такой… среднего роста, в шляпе… – Импровизация не удалась Волгину, и он махнул рукой. – Ну да ладно, зато вот тебя повидал. Хотя – что же это я тебя задерживаю, ты ведь, верно, не ко мне прилетела, да и вряд ли одна. Как бы он не приревновал тебя к старым приятелям: мужья – народ ревнивый!

Волгин говорил это, думая, что шутит, и еще думая, что если бы он сам был когда-нибудь хоть чьим-то мужем, а он мог бы быть лишь ее мужем, Елены, и ничьим больше, но она порвала все решительно и окончательно, он обязательно ревновал бы ее, хотя эмоция эта давно уже почиталась умершей от естественных причин. Он и сейчас ревновал, не имея на то никакого права, кроме того, которое дает память.

– Ну, так как она, жизнь? – продолжал он вслух, и даже заскрипел зубами: эх, сколько ненужных слов он говорит! – Лена, послушай! – вдруг перебил он сам себя. – Раз уж мы встретились, то я хочу сказать: если бы…

Он умолк; Елена поняла его смущение по-своему – или предпочла понять по-своему, чтобы не догадываться о том, что он хотел сказать.

– Да, как видишь, – отозвалась она спокойно. – В скором времени буду принимать поздравления. Что же: время ведь идет…

«И уходят надежды», – промолчала она, но он услышал и это. Да, для нее все это значит очень много. Это значит – совсем уже не осталось никаких надежда на осуществление того, о чем она мечтала с юности, – никаких надежд, раз приходится искать и находить другие. Что же, она нашла.

– Что касается остального, – продолжала Елена после краткой паузы, – то я здесь одна, и вообще тоже. Иначе не хочу, – торопливо добавила она, боясь, что Волгин может понять последние слова, как замаскированное разрешение говорить о том, что некогда было и что могло быть. – Ты ведь знаешь мой характер.

Волгин кивнул; он знал.