Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

— Тебе не мешает?

Я махнул рукой и побрел в ванную.

Доктор Хэссоп тоже притащился туда и пристроился на краю ванны.

— Эл, ты никогда не задумывался над тем, почему человек мыслящий так резко разделен на нашей планете на несколько весьма отличных друг от друга видов?

— С точки зрения кролика или тигра, — злобно возразил я, намыливаясь, — это, наверное, не совсем так.

Доктор Хэссоп фыркнул:

— Даже в этой ванной сейчас находится два разных вида людей. Я представляю более древний, почти вымерший, а ты — новый, который, подозреваю, скоро окончательно завоюет планету. Мы ведь действительно разные люди, Эл. Мы не можем не быть разными. Такие, как я, годами валялись в сырых окопах, жили нелепой надеждой возвращения в чистый мир. Это не могло не изменить нас. И изменения коснулись как раз того странного и загадочного, что передается от одного человека к другому вместе с его кровью и плотью, но никогда при этом не является ни тем, ни другим. Понимаешь? Как электричество. Все ведь знают, что оно зажигает лампу, вертит колеса поездов и турбины, но никто не может сказать, как оно выглядит. Разрушенные дома, Эл, можно восстановить, вместо потопленных кораблей построить новые, вот только человека нельзя ни вернуть, ни восстановить…

Доктор Хэссоп усмехнулся:

— Соорудить человека, в общем, проще простого, и уж, конечно, проще, чем, скажем, срубить дом или вырезать деревянную табакерку, но некоторые вещи, делающие человека человеком, никак соорудить нельзя. Те, кто, как я, пережил Первую мировую войну, эпидемию испанки, великий кризис и большой бум, кто, как я, видел результаты Второй мировой и остался все‑таки жив, все мы сейчас — ископаемые, нечто вроде шумерских городов или римского Колизея. Понимаешь? Я говорю это потому, что, гуляя по улицам, обращаю внимание не только на рекламу. Я обращаю внимание на людей. Вот мне и кажется, что они сейчас — другие.

— О чем это вы?

— Мой вид, — терпеливо пояснил доктор Хэссоп, — развивался более миллиона лет. Он питался личинками и жуками, зернами и кореньями, мясом и рыбой, он испытывал голод и жажду. Руки и мозг, способные изменять мир, сделали человека человеком, но те же руки и мозг отняли у нас природу. Наша жизнь нынче отдана на откуп машинам. А ведь люди моего вида, Эл, участвовали в создании так называемой культуры непосредственно. Каменотес, ремесленник, ученый. А вот ваш вид, Эл, утрачивает связь с вещами. Даже свою любимую машину вы замечаете лишь тогда, когда она останавливается. Цветение яблони и восход солнца над океаном оставляют вас равнодушными. Люди, подобные мне, знали истинный вкус хлеба и соли. Они умели любоваться цветком, восходом или прибоем. Они не знали точно, что именно связывает их с цветущим деревом, но они чувствовали, догадывались, что такая связь есть. А вы, Эл, едите химию, пьете химию, дышите химией. Ваши фрукты давно утратили естественный вкус, а ведь когда‑то они были такими же шедеврами природы, как мозг Шекспира и Леонардо. Понимаешь? Вы — другие. Не умея воссоздать даже самого крошечного и глупого моллюска, вы научились разрушать целые миры.

— У нас были достойные учителя, — хмыкнул я. — Вы что же, принимаете меня за идиота?

— Нет, Эл, ты не идиот. К твоему счастью, жизнь твоих родителей текла ровно, щитовидная железа у тебя в порядке, организм в меру напитан йодом, эндокринные железы функционируют нормально. Я военный врач, можешь мне. верить. Ты получил совершенный организм, я не первый год слежу за его работой. Твоя кожа не пигментирована до черноты, и адисонова болезнь тебя минула. Ты совершенно нормален, Эл, и все же нормален не в нашем смысле…

— Замолчите! — ударил я кулаком по воде.

— Ладно, — сказал он и медленно вышел из ванной.

9

Не в пример доктору Хэссопу, шеф заявил:

— Это было твое самое короткое дело, Эл! Поздравляю. Такого эффекта я даже не ожидал.

Я не знал, о каком эффекте он говорит. Может, о двух уничтоженных машинах Парка? Я просто потребовал усилитель. Они переглянулись. Но ведь я был победителем. Они, естественно, готовы были выполнить любое условие.

Ничего не объясняя, я подключил к усилителю записывающее устройство, вмонтированное в серебряное кольцо Джека Берримена.

Шорох, поскрипывание.

Может, Джек полз? Сдержанный стон.

Я снова чувствовал вкус металла во рту. Наверное, Джек был ранен. Мы услышали грохот выстрела. Судя по звуку, стрелял сам Джек. Он задыхался. Еще один выстрел, и кабинет шефа взорвал вопль отчаявшегося, вконец загнанного человека. Он был ужасен, в нем не осталось ничего человеческого. “Господи! Господи! Господи! Господи! — вопил Джек Берримен, лучший профессионал Консультации. — Господи! Господи! Господи! Господи! — Он вопил, как заведенный, одни и те же слова. — Господи! Господи! Господи! Господи!” И пока пленка не кончилась, мы слышали только этот постепенно стихающий, переходящий в стон вопль: “Господи! Господи! Господи! Господи!”

Доктор Хэссоп потрясенно уставился на меня.

Шеф покачал головой и протянул вечное перо и бумагу.

Я усмехнулся. Шеф ждал отчета. Он даже не спросил, что случилось с Джеком.

Но этой усмешкой я и ограничился. Удобнее сел за стол и положил перед собой лист бумаги. О чем, собственно, писать? О страхе? О газетах, которые то с удовольствием, то с тревогой, но всегда без иронии рассказывают подписчикам об устройствах, превращающих любую энергетическую цепь в источник информации? Эти же газеты с удовольствием описывают разнообразные орудия тайной войны. Черт побери! За мизерную сумму действительно можно купить миниатюрное записывающее устройство, которое тут же самоуничтожится, если вдруг не ты, а кто‑то чужой решит воспользоваться твоими записями.

Тайная, жестокая, нескончаемая война, объявленная самим себе.

Мы упорно движемся к обществу, полностью лишенному частной жизни.

Может, это и имел в виду доктор Хэссоп, говоря о разных видах людей? Ведь если люди перестают верить во всех и вся, разве это не конец?

— Я вступил в контакт с людьми Фила Номмена, — сообщил я шефу.

— Знаю, — кивнул он. — Я догадывался.

— Мне нельзя оставаться в городе.

— Тебе и не надо оставаться. Нужная документация уже у нас.

— Но я не добыл никакой документации.

— Этим занималась Джой. У каждого свое задание. Ты здорово прикрыл ее, Эл. Она будет рада это услышать.

Рада…

Я усмехнулся.

Первым пал Берримен.

Потом инженер Нил Формен, затем охранник, стоявший перед сейфом.

Еще двоих я оставил в юрских болотах. Сюда же следует приплюсовать дежурного с электронного поста фирмы “Трэвел” и погибших на шоссе водителей.

“У тебя добрые руки…”