Сергей Малицкий - Легко (сборник)

Но помни еще одно. Чтобы из ран твоих героев лилась кровь, ты должен поделиться с ними своей кровью. Чтобы сердца твоих героев наполнялись любовью, ты должен отдать им часть своей любви. Чтобы жизнь твоих героев не прекращалась навсегда после первого же упоминания о них, ты должен отдать им часть своей жизни и прочувствовать своей плотью всю боль, что назначаешь своим героям. Ты все еще хочешь быть создателем? Но даже если и хочешь…

Если бы все было так просто. Кто знает, кому и что отмерено в этом мире? Может быть, превратности судьбы — это всего лишь триллионная часть незримого пасьянса? И гений, машущий кайлом, столь же естественен, как и бездарь в лавровом венце? В бесконечных метаморфозах рождение-смерть-рождение это всего лишь эпизод, служащий для испытания первого и искушения второго? И кто из них кто? Ничто никуда не девается и ниоткуда не берется. Глубина ощущений вряд ли зависит только от толщины черепной коробки и количества мозгового вещества. Бесконечное существование предполагает не почивание на лаврах избыточных возможностей, а жесткую нехватку времени как способа собственной реализации. Может быть, именно время — это величайшее из созданного? Может быть, только оно позволило нашей бессмертной душе превратиться из точки в неопределенном нечто в трепещущий курсор бесконечной линии?

Что ж, ваяй себя. Выращивай свой талант терпеливо и бережно, как пожилой японец выращивает бонсай. Дай бог ему превратиться в огромное дерево вопреки стараниям садовника. Не уповай на создателя. Все в воле твоей. И если когда-нибудь все-таки представишь зеленую равнину, ты поймешь, что не все твои желания исполняются, и герой не всегда подчиняется твоей воле. Ты вымотаешь его тело, ты нагрузишь его поклажей, ты пустишь погоню по его следу и приготовишь спасительного лодочника на берегу реки, а он развернется и помчится в глухую степь. Прислушайся. Он уже живет своей жизнью. Так же, как и ты. Выбирай. Погоня, лодочник, степь и тысячи других вариантов. Пробуй. Неудачные попытки засчитываются.

Я ступаю на эту зеленую равнину, покрытую легкой утренней дымкой. Я слышу удивленный и далекий крик неизвестной птицы. Косые лучи невидимого и холодного солнца освещают верхушки бело-розово-голубых гор за горизонтом. Сапоги мокнут от росы и трут измученные ноги. Уставший конь тяжело дышит за спиной. Подожди, мой верный старый друг, еще одно небольшое усилие, и у нас будет время для короткого отдыха. Я тоже не все удары в недавней схватке отбил успешно. Я тоже не спал эти два бешеных дня. И пусть этот лай за спиной тебя не пугает. Наш приятель не повезет нас на тот берег, он просто отплывет и останется на виду. Погоня ринется к броду вверх по течению, а мы уйдем вниз по прибрежной отмели. А потом вернемся в степь. Дальний путь у нас впереди, и пусть мы сделали только первый шаг, ничто не заставит нас повернуть назад. И даже ангел смерти, который однажды распахнет свои пепельные крылья у нас за спиной, всего лишь уведет нас в иной мир, куда он один знает дорогу, и где все снова будет зависеть только от нас. И мы скажем ему спасибо, потому что героев он избавляет от чрезмерных мук, а от негодяев избавляет этот прекрасный мир.

Они сидели в машине на узкой асфальтовой дороге, стиснутой двумя озерами, заросшими тростником, и казавшийся почти красным на фоне заходящего солнца монастырь медленно колыхался в отразившей его серой воде.

— Красная машина, красный закат, розовый от солнца монастырь.

— Как Китеж-град…

— Тогда и мы должны быть в кольчугах и на лошадях с красной сбруей.

— Ты заметила одну непостижимую вещь? Человек строит дома, дороги, возделывает поля, украшает жилище, одевается простым или причудливым способом и обнаруживает, что искусство сочетания цветов настолько тонко, что одна неверно подобранная вещь, краска, цветовое пятно могут привести к полному диссонансу и отвращению взгляда. А природа, если только человек не приложил к ней руку тем или иным образом, всегда совершенна.

— То есть красота этого вида не зависит от цвета нашей машины? Но ведь монастырь — тоже дело человеческих рук?

— Да. Но мне почему-то кажется, что он вырос сам. Так же, как выросли эти громадные ветлы.

— Так бывает?

— Конечно, нет. Просто те, кто поднимал эти стены, кто устраивал озера, прислушивались к тому, что они делают. К тому, что молчаливо, но требовательно, стояло у них за спиной. Да и природа тоже не остается безучастной. Со временем она отвоюет утраченное. Она уже начинает делать это. Пятнами ржавчины, растениями, пылью, плесенью, мхом, снегом.

— А иногда какие-нибудь древние развалины кажутся красивее новых домов.

— Если только в этих развалинах не угадываешь траур по прекрасным утраченным зданиям. Я просто привык к этому монастырю. Я целый год ходил по этой дороге. Школа была в монастыре, в бывшей трапезной. Зимой мы срезали путь по этому озеру напрямик по льду.

— Не боялись провалиться?

— Зимы тогда были холоднее, а лед толще. Или я был меньше? Я знал названия всех башен, даже той, что не сохранилась. Вон там стена делает резкий изгиб, должна быть башня, тебе не кажется?

— Как она называлась?

— Не помню. Может быть, Угловая или Наугольная? Не помню…

— А я помню себя с двух с половиной лет!

— Я тоже. Но как-то смутно. Будто я смотрел когда-то кино про собственное детство. Кстати, это был довольно неплохой фильм.

— Наверное, сериал.

— Наверное. И первые серии, как и всегда, были самыми лучшими.… Но постепенно актерам все надоедает…. Я был совсем маленьким, когда здесь, в этом монастыре, снимались некоторые кадры для фильма «Война и мир». Кажется, пожар Москвы. Кино тогда… Это было что-то особенное. Наверное, актеры и режиссеры, да и все, имеющие отношение к кино, чувствовали себя небожителями. Каждый день все село в полном составе устремлялось на съемки. Народ влезал через разломы на стены и шел, шел нескончаемой вереницей со стариками и детьми. И странно, но я совершенно не запомнил никакой съемочной группы, осветительных приборов, режиссера. Я запомнил странные бревенчатые дома, состоящие из одной передней стены, которые поджигали, и они горели. Это приводило в ужас. Для деревни пожар — это особенное событие. Жизнь и смерть, главный катаклизм. И еще я запомнил солдат. Красивых высоких солдат в странной форме с белыми штанами, в больших шляпах с пышными галунами или киверами, не знаю, как это называется. Эти солдаты по чьей-то безжалостной команде монотонно ложились и вставали с земли. У них были усталые лица с капельками пота на лбу и на щеках. Какая-то детская жалость зародилась во мне к этим молодым солдатикам из неведомой страны… Еще какие-то люди суетились в подвалах собора, шел дым, и непонятные вздутые образования, то ли туши невиданных зверей, то ли какие-то тюки висели в этом дыму. Многие жители села снимались в эпизодах, поэтому, когда фильм показывали по телевизору, и я смотрел его, узнавая знакомые башни, между которыми метался Пьер Безухов, моя бабушка всех, снявшихся в массовке, называла по именам…. А мне теперь кажется, что и это был сон….