Сергей Малицкий - Легко (сборник)

— Писатель, — она негромко и прерывисто засмеялась. — Что такое старость?

— Ты хочешь, чтобы я поведал прекрасному юному созданию, что такое человеческая осень? Напугал ее картинами бороздящих лицо морщин, раскрыл ей тайну согнутой спины и окаменевших сухожилий, объяснил секрет увядающего разума и способы глубокого маразма? Зачем? Вдруг по неразумению своему она все еще собирается жить вечно?

— Да. Я собираюсь жить вечно.

— Все мы живем вечно.

— Я уже знаю, что ты мне скажешь. Ты скажешь, что это всего лишь жалкая оболочка и что есть вечная прекрасная душа. Но я люблю эту оболочку! — она подняла тонкую руку, взмахнула ей, вытянула ноги, повела шеей. — Я обожаю эту оболочку и не хочу с ней расставаться. Она мне нравится. Я не хочу оказаться кем-то еще, мужчиной, женщиной с другим лицом или телом, ангелом с белоснежными крыльями. Я хочу всегда быть сама собой!

— Я тоже люблю эту твою оболочку. Так же, как любил бы и любую другую. А как же инвалиды? Слепые от рождения? Уроды? Карлики? Они обречены на вечные муки?

— Обречены… Не знаю. Разве хочется думать об этом?

— Моли бога, чтобы думать об этом действительно не пришлось. Но будь уверена, что рано или поздно придется. Некоторые считают, что ад на самом деле здесь, на Земле. Что в наказание за грехи нам назначено родиться здесь, познать счастье и, неминуемо расставшись с ним, умереть в старости и муках. Я кстати, думаю так же. Но я не боюсь этого. Это прекрасный ад.

— Ад? Ты считаешь, что я в аду? За что? За что я должна умереть в старости и муках?

— Гусеница с ужасом думает о том, что ей придется стать куколкой, и совершенно не верит в существование бабочек. Все внутри нас: и зло, и благодетель. Пожалуй, что и ад у каждого свой. А оболочка, даже самая прекрасная, всего лишь оболочка. Думаю, что собственное представление о себе будет со временем само отражаться в нашем облике. А старость? Душа не меняется. И в семьдесят лет внутри седого старика живет все та же душа конопатого мальчишки, который босым бегал по соседским садам. Просто тело его, как облепленный ракушками корпус старого судна, потеряло уже свой ход, заросли тиной иллюминаторы, и уже не слышно никому, о чем там кричит капитан в капитанской рубке, и сам он уже ничего не слышит, и не знает, что вот-вот лопнет от ветхости паровой котел.

— Я бы в таком состоянии, как это … выбросилась на рифы!

— Многие собирались, но немногие выбрасывались. До самого последнего мгновения люди цепляются за жизнь. Какой бы ужасной она не казалась.

— А мне кажется, что смерть — это так легко…

— Это и страшно. Слишком легко и просто… Особенно, если смерть кажется избавлением от мук…

— А разве смерть не может быть избавлением?

— Может. Избавлением от всего. Но кто тебе сказал, что там ты получишь облегчение?

— Зато я получу его здесь.

— Здесь тебя уже не будет.

— В таком случае, может быть, облегчение получит кто-то другой.

— И после этого ты спрашиваешь, за что я наказана? Ты все еще думаешь, что смерть это легко?

— Все. Все. Все. Не хочу!

— Не волнуйся, это будет очень не скоро.

— Постучи по дереву.

— Да? — услышавший стук бармен выплыл из-за стойки, как корабль из-за пирса, и теперь линкором возвышался над их столом, белый, как айсберг, выше и черный, как ночь, ниже ватерлинии. — Гости желают чего-то еще?

— Гости еще чего-нибудь желают? — спросил он ее.

— Да! — она зажмурилась, улыбнулась. — Гости желают шампанского, одну бутылочку с собой. Колу. Шоколад. И пирожные. И апельсины. И… пока все?

— Все? Ну и, конечно, счет. Вы примете наличными?

— Как вам будет удобно.

— Тогда, пожалуйста, счет.

— Секунду. Вам завернуть все это?

— Да. Пожалуйста. Ну, ты как? Не слишком ли много шампанского?

— Перестань. Завтра я опять буду приличной девочкой. Не пора ли нам оседлать нашего «мустанга»? Надеюсь, он выдержит двоих?

— Он выдержит бесконечное путешествие.

— Ты все еще веришь, что хоть что-то бывает бесконечным?

— Оно будет именно таким. И даже после того момента, когда ты встретишь того, при виде которого твое сердце застучит в два раза быстрее.

— Или умолкнет навсегда?

— На мгновение.

— Я обещаю прислушиваться к своему сердцу. Только…

— Ты боишься не услышать?

— Я боюсь тишины, которая не здесь. Как же оно будет стучать, когда мы лишимся нашей оболочки? Когда мы окажемся там? Там, где заканчиваются все бесконечные путешествия?

— Может быть, там оно будет петь?

В дверях грязной придорожной забегаловки стоял толстый бармен в засаленной клетчатой рубашке и в спортивных штанах с отвисшими коленками и вытирал руки серым полотенцем. Из глубины помещения показался пьяный мужчина средних лет, одетый еще более экстравагантно, прислонился к проему замызганной двери и принялся наблюдать за недавним клиентом. Клиент с бутылкой шампанского подошел к старой, видавшей виды «восьмерке», примявшей придорожные кусты. Потоптавшись, он зачем-то открыл правую дверь, сказал что-то, выждал несколько секунд, осторожно закрыл дверь, сел с другой стороны и начал мучить стартер, пытаясь завести машину.

— Кто этот …удак? — спросил пьяный.

— Когда-то жил здесь. Давно. Приезжает иногда. Сумасшедший. Здесь у него пустой старый дом. По-моему, какой-то неудачливый бизнесмен, разорился или еще что. Не знаю. Наверное, спускает здесь последние «бабки».

— Я прикалываюсь на его машину, похоже, он уже все спустил.

— Ну, тормозов-то у него точно нет. Если бы не кусты… Когда он подъезжал, я думал что он въедет прямо в ларек.

— Ну и начистил бы ему «репу».

— Да ладно. Это же выгодный клиент. Заказывает всегда все на две порции, но съедает только одну.

— А. А я все никак не мог понять, чего он сам с собой разговаривает, и бубнит, и бубнит. Точно с «бзиком». Вот. Бизнес. Коль. Бросал бы ты это дело?

— А что ты тогда будешь пить?

— Брошу! Закрывай, выпьем, что у тебя осталось, и брошу.

— Я те брошу. Ты мне еще заплатишь за все.

— Обязательно! О. Поехал. Завелась. Смотри-ка.

— Поехал. Дурак. Куда, спрашивается, погнал? Далеко он по этой дороге не уедет.

— А чего? Хорошая дорога.

— Куда уж лучше. Поворот на повороте. В Петровке вообще мост ремонтируют, грейдер стоит, его и мотоцикл не объедет, а у этого и фары еще не горят. Да и тормоза, похоже, с пятого качка схватывают. Если они вообще есть.

— Плюнь. Колян. Плюнь. Тебе это надо? Что с ним будет? Бог дураков любит.

— Во, во. По тебе заметно.

— А что я? Я что, долги не отдаю. Или я украл что? Нет, я не понял…

Машина мчалась бесшумно, взлетала на подъемы и снова опускалась вниз, поворачивала, следуя широкой ленте многополосного шоссе, и рассеченная кинжалами фонарей ночь смыкалась позади как черная вода. Она с восторгом смотрела на плывущую вправо стрелку спидометра: