Сергей Малицкий - Легко (сборник)

1999 г.

Странная квартира находится на нашем этаже. Каждый день разные люди приходят в эту квартиру и уходят из нее. Я могу узнать, по крайней мере, уже человек пять. Один из них — тщедушный мужчина лет тридцати с мешковатой фигурой, похожий на нищего опустившегося интеллигента. Другой — молодой франт, одетый по последней моде. Третий — накачанный уличный боец — «бык». Четвертый кажется случайно заблудившимся в нашем районе солидным бизнесменом. Пятый — более всего похож на сыщика или пройдоху. Иногда мелькают еще какие-то фигуры, но отчетливо я рассмотрел только пятерых. Они никогда не бывают вместе. Они приходят и уходят по одному.

Я смотрю в глазок и вижу того, кого встречаю чаще других. По-видимому, это хозяин. В ветхой рубашке и в штанах с отвисающими коленками он выходит на площадку с ведром мусора и, шмыгая полустертыми сандалиями, отправляется к мусорным бакам. Я всовываю ноги в дежурные кроссовки, хватаю ведро и вылетаю на площадку вслед за ним. Детское любопытство управляет мной. Я как маленький ребенок, вместо того, чтобы наслаждаться подаренной игрушкой, пытаюсь ее сломать. Возможно лишь затем, чтобы узреть тайну обыкновенной металлической пружины и зубчатых колесиков.

Сталкиваюсь с мужчиной в подъезде, говорю ему торопливо:

— Здравствуйте. Я из девятой квартиры. Вам не кажется, что пора вкрутить лампочку на этаже?

Он несколько секунд растерянно смотрит мне в глаза. Я успеваю разглядеть застиранную рубашку с надорванным карманом, блестящие от вытертости тренировочные штаны, голубой шрам, змеящийся вниз из беловатой звездочки между ключиц. Сосед моргает, машинально поправляет волосы и пытается пройти мимо, бросая в сторону неловкую фразу:

— Хорошо. Извините, что я с пустым ведром. Плохая примета. Я вкручу…

Я излишне любопытен? Может быть. Наверное, виной всему одиночество. Хотя я и не знаю ни одного человека, которому бы оно навредило. Одиночество — это богатство. Космос, который в твоем распоряжении. То, чего не отнять, и то, что никогда не изменит. Оно всегда рядом, где бы ты ни был, в пустыне, в лесу, в собственной квартире или в многолюдной толпе. Мое одиночество не безлюдно. Я слышу голоса людей, я знаю их по именам, они живут внутри меня, они часть моего одиночества. Они влюбляются, ссорятся, умирают и рождаются вновь. Единственное их отличие от остальных людей — способ существования. Буквы, слова, предложения, сохраненные на жестком диске компьютера и в моей голове. Именно для того, чтобы их невидимая никому жизнь не растворилась вместе со мной, я вновь включаю старенький «комп», вслушиваюсь в стрекотание «винта», открываю допотопный «ворд» и касаюсь пальцами пожелтевших клавиш со стертыми буквами.

Мой принтер пачкает бумагу по краям, и поэтому отпечатанные листки выползают из него с траурной каймой. И тогда мне кажется, что принтер рожает тексты в муках, и от этого страдания, изображенные на листках, представляются чрезмерными, а шутки неуместными. Я рву их на части, ухожу в кухню, грею на газовой плите маленький противень с речным песком, вдвигаю в него чеканную армянскую турку с деревянной ручкой и тут же поднимаю ее вверх вместе с шапочкой кофейной пены. Иногда сто граммов реальности с запахом настоящего кофе просто необходимы для поддержания вымысла. Или все-таки водки?

— Хорошо. Извините, что я с пустым ведром. Плохая примета. Я вкручу…

— Почему же с пустым? — придержал я его за рукав. — Вовсе не с пустым.

Он последовал глазами за моим взглядом, увидел прилипшую к стенке ведра фольгу, поморщился и обреченно поплелся обратно к бакам.

— Два пустых ведра — двойное несчастье? — спросил я его через плечо, когда мы поднимались по лестнице, и он плелся сзади, стараясь находиться вне пределов возможного обмена репликами. Сосед что-то буркнул, я остановился у двери, обернулся, чтобы проститься. Он посмотрел на мои ноги и, не поднимая глаз, сказал:

— Простите. Я не слишком общителен.

— Да я и сам… — начал я ответную фразу, но его дверь уже хлопнула. Я усмехнулся многообещающему началу приятного знакомства, достал с антресоли лампочку и, выйдя на площадку, вкрутил ее взамен перегоревшей. Мне хотелось, чтобы сосед наблюдал за мной в дверной глазок, но он, по всей видимости, решил не доставлять мне подобного удовольствия. За его дверью стояла тишина.

Я позвонил в восьмую квартиру. Дверь открыла Евдокия Ивановна. Она была старше меня лет на пятнадцать. Эта разница казалась мне пропастью. Судя по дружелюбию соседки, пропасти она не замечала.

— Евдокия Ивановна. Вам соседи не мешают? А то вчера опять кто-то часов до одиннадцати стенку сверлил. Это, случайно, не из двенадцатой квартиры?

— Из двенадцатой? — соседка задумалась. — Нет. Я бы услышала. Из двенадцатой — нет. У них ребенок маленький. Это, наверное, из соседнего подъезда. Там на нашем этаже на днях окна пластиковые вставили. Точно они. Ну, что ты будешь делать? Никакого уважения к людям!

— А сосед не беспокоит вас?

— Лешка-то? А чего ему беспокоить-то? Пьет он, наверное. Как въехал сюда год назад, так и пьет.

— Евдокия Ивановна, — удивился я. — Что же я тогда пьяным его никогда не видел?

— И я не видела! Так он аккуратно пьет, — убежденно затараторила соседка. — А ты чего думаешь? Вроде и не работает нигде, и друзья все к нему ходят. И воет он иногда ночами!

— Это как же? — удивился я уже по-настоящему.

— А как пьяные воют, — махнула рукой Евдокия Ивановна. — Я-то знаю. А то еще, бывает, и зубами скрипят!

— Так уж и скрипят?

— Скрипят, будьте уверены! Только про Лешку я врать не буду, Лешкиного скрипа не слышала, но воет точно. То утром, то вечером. Точно спьяну!

— Так может не он это? — предположил я. — Ведь вы сами говорите, друзья к нему ходят?

— Нет, — задумалась Евдокия Ивановна. — Я сталкивалась тут в подъезде, вроде все культурные, чистенькие. Хотя, что они к нему повадились? Какой у них интерес-то?

— Может, он на дому работает?

— На дому-то? — Евдокия Ивановна насторожилась. — Это чего же он делает?

— Как я, например. Книжки пишет.

— Книжки? — Евдокия Ивановна покосилась на мои руки. — Кто же его книжки читать будет? Какой-то он несолидный для книжек-то.

— А если он «несолидные» книжки пишет? Да и книжки не из-за солидности автора читают. Опять же, может быть, он коллекционер? Собирает какие-нибудь древности, марки, наконец? Вот и люди к нему ходят культурные. Он вам мешает?

— Мне? — Евдокия Ивановна опешила.

Разбуженное в ней возмущение непутевым соседом требовало выхода. Она моргала глазами, пытаясь оценить нанесенный ей вред, и злилась еще больше.