Екатерина Русак - Вор черной масти

Колымские ягоды уже поспели и при остановках, наши зэка с большим удовольствием собирали на горных склонах морошку, бруснику, голубицу. И еще такую малоизвестную ягоду с названием жимолость. По форме она на продолговатый виноград похожа, только темно-синего цвета и на вкус... э... совсем другая. Не знаю, как по-другому объяснить!

Особенно ягод было много в поселке Ягодное, отчего он и получил такое экзотическое название.

Колымское лето короткое. Уже было прохладно по ночам, но вполне терпимо.

Конечной точкой нашего маршрута был неизвестный никому поселок Усть-Нера, в ИТЛ которого нас конвоировали. Общая длинна нашего пути по моим подсчетам составляла около 1120 километрах, если считать от Магадана. Но я мог ошибиться. Считать путь мне приходилось не по спидометру, а с кузова грузовика.

Мы ехали дальше. Проезжали поселки Бурхала, Сусуман, Кадыкчан, Аркагала, Усть-Хакчан, Озерки. Дальше Колымская трасса заканчивалась и начиналась обычная грунтовая дорога, по которой летом добраться было еще возможно, но зимой, по-моему, вряд ли. До Усть-Неры по этой дороге было около двухсот километров. Сто километров для Колымы - не расстоянье, да и двести тоже. Но заниматься расчисткой двухсот километров трассы в местах, где даже лагерей почти не было, не представлялось возможным.

Пока мы ехали до Уст-Неры, я присматривался к людям, которые ехали со мной. Своих сокамерников по Читинской тюрьме я немного знал, но остальные, те, кто был в других машинах, были мне недоступны. В нашей трехтонке рядом со мной оказался молодой парнишка, лет пятнадцати.

- Рассказывай, сявка[6], почему тут с нами оказался?

Паренек сразу поскучнел, буркнул:

- Не люблю вспоминать про это...

Я не отказался от своей попытки узнать его историю:

- Говори. Как звать-то тебя?

Белка, сидящий рядом, подтвердил мое требование, коротким словом: "Колись давай, брус шпановый[7], пахан требует"!

И я услышал историю этого молодого арестанта, который оказался моим тезкой. Его звали тоже Михаил.

- Голодно у нас было очень. У нас много людей умерло в области. При немцах выжили, а как война закончилась, жить не получилось. Мать говорила, что у кормящих матерей молоко пропадало и у нас маленькие детишки умирали один за другим. Они сначала кричали, кушать просили, а потом больше молчали, потому, что сил кричать не было... Я видел, как их хоронили. Не могу забыть этого. Мы ели пустую похлебку с лебедой и крапивой и отвар липовый. Из листьев пекли какие-то гадкие хлебцы. Мне все время хотелось есть.Обед из мурцовки считался у нас за роскошь.

Я понял о чем идет речь. Мурцовка - это такая похлебка, частый гость на столе простых людей во время войны и после нее. А готовят ее так: Чернышевского режут на кубики и поливают подсолнечным маслом. Затем сверху крошат мелко нарезанный лук и солят все. Потом заливают горячей водой. И не поймешь, окрошка это или нет?

- А рожь из села увозили, которую наши бабы сеяли и жали. Без лошадей. На себе плуги таскали. Мать исхудала сильно, плакала, проклинала суку усатую, а сверху план спускали. Давай хлеб! А куда наш хлеб отправляли, я не знаю. Но того хлеба которое наше село сдало, хватило бы нам всем в нем живущим людям на пять лет наверное. И не такого, какой нам по карточкам выдавали: на вкус хуже, чем в лагере. А стыришь с поля колосок - сразу враг народа. А мышам можно колоски собирать... На них ведь указы не распространяются. Многие наши были как скелеты, стоят, ветер качает. А иные по коммерческим ресторанам в это время ходили, жировали сволочи... Вот тогда я полуголодный понял, что люди не нужны стране, что рассчитывать можно только на себя. Я пошел к ворам, стал сначала воздушником, потом домушником. Попался, был осужден, дали два года. Отсидел, откинулся, на второй день после освобождения замели за гоп-стоп, теперь петра приклепали пыхтеть. Вот и вся моя история...

- Ничего, пацан, - неуклюже пошутил Белка. - Первые десять лет трудно, а потом привыкнешь!

-------------------------------------------------

[1] Постоялый двор (жаргон) - пересылочный лагерь

[2] Из песни слова не выкинешь. Действительно, именно так ругались в те времена, и пусть меня простит читатель, но что бы создать истину, приближенную к действительности мне приходится вставлять не литературные тексты.

[3] Рубильник (жаргон) - нос.

[4] УРО (аббревиатура) - Учетно-распределительный отдел.

[5] Хабалка (народное, устаревшее) - презрительное прозвище плохо, бедно одетой, некрасивой женщины.

[6] Сявка (жаргон) - недавно начавший воровать.

[7] Брус шпановый (жаргон) - подающий надежды вор из начинающих.

ГЛАВА 22. ИНДИГИРСКИЙ ЛАГЕРЬ УСТЬ-НЕРА.

15 августа 1949 года. 11 часов 04 минуты по местному времени.

Индигирский лагерь Усть-Нера.

***

Наш этап окончен. Мы стоим перед воротами Индигирского лагеря Усть-Нера[1].

- Претензии к конвою есть? - спрашивает майор Зорин обычную фразу, перед тем, как мы войдем в лагерь. Но никогда никто из арестантов не скажет, что имеет претензии. Только самый глупый. Все прекрасно знают, что любая жалоба всегда обернется против жалобщика. Поэтому все молчат. Только воры могут покуражиться. Но и мы молчим. К майору Зорину действительно претензий нет. Он - бывший фронтовик, командир, и еще не свыкся с мыслью, что мы не солдаты, а зэка. Поэтому в его поступках постоянно сквозит забота о личном составе. Все люди, а тем более зэка, это хорошо чувствуют.

Правильный, бывалый зэка, едва оказавшись в новом лагере, спешит как можно больше узнать о порядках, которые царят в нем. Кто из надзирателей суров, но справедлив, а кто - сука конченая. Кто из начальства, чем живет, их привычки и особенности характера. Эти полезные знания всегда помогают избегать ненужных ошибок.

Лагерь Усть-Нера состоит из трех зон. Я попал не в главный лагерь Усть-Нера, не в КОЛП стоящий поблизости, а в пересылочный лагерь, который был тоже отделен колючкой от остальных зон. В самом лагере происходила фильтрация всех заключенных, в так называемом КОЛП - комендантском отдельном лагерном пункте собирали рабочий контингент, который обслуживал лагерь и поселок. Эти зэка работали в самом поселке. В пересылочном лагере готовили команды для отправки в различные прииски, в которых возникала нужда в рабочей силе. В главном лагере верховодили суки, в КОЛПе - махновцы, а пересылочный лагерь был во власти законников.

Сукам в лагере противостояли бендеровцы, которых тут было множество. Бендеровцы были в своей массе здоровенные, сильные парни, и они ссученым ворам спуску не давали. Вообще, они били и черную масть и ссученых и беспредельщиков. Им было все равно, кто перед ними. Поэтому ссученным ворам приходилось нелегко. Махновцы их поддерживали, как могли.

Вот такой политический расклад воровского мира был в лагере Усть-Нера, когда я там появился.