Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

С любой другой точки зрения этот путь представлял собой совершенно безумное предприятие.

Я не стал делиться этим своим мнением с Эстравеном, потому что абсолютно серьезно говорил о том, что если бы мне был предоставлен выбор, какого рода смертью я предпочел бы умереть, я предпочел бы умереть во время своего бегства из Пулефена. Эстравен, однако, рассматривал и иные возможности. На следующий день, который мы провели, чрезвычайно тщательно упаковывая наше имущество и устраивая его на санях, он сказал мне:

— Если бы вы вызвали сюда свой звездный корабль, как долго пришлось бы ждать его прибытия?

— От восьми дней до половины месяца, в зависимости от того, где именно он бы находился на своей околосолнечной орбите по отношению к Гетену. Он ведь мог бы находиться и по ту сторону солнца.

— Не раньше?

— Нет. Субсветовую скорость нельзя использовать в пределах Солнечной Системы. Корабль мог бы передвигаться исключительно с помощью реактивного привода, что потребует около восьми дней. А зачем?

Он затянул веревку и завязал ее, прежде чем ответить.

— Я подумал, может, стоит обратиться за помощью к вашему миру, если уж мой мир не выражает особого желания помочь. В Туруфе есть радиостанция.

— Мощная?

— Не очень. Ближе всего мощный передатчик есть или может быть в Кухумее, около шестисот километров на юг отсюда.

— Кухумей, кажется, довольно большой город?

— Четверть миллиона жителей.

— Хорошо бы как-нибудь было бы добраться до передатчика, а потом, скрываясь, как минимум, восемь дней, за которые весь Сарф был бы поставлен на ноги… Нет, не вижу никакого шанса.

Он кивнул.

Я вынес из палатки последний мешочек ростков кадика, устроил его в соответствующем месте на санках и сказал:

— Если бы я вызвал корабль в ту ночь в Мишнори, когда вы советовали мне это сделать, в ту ночь, когда меня арестовали… Но мой анзибл был у Оубсли, он и сейчас, наверное, у него.

— Может ли он им воспользоваться?

— Нет, даже случайно, непреднамеренно не сможет. Даже если бы играл им и что-нибудь случайно включил. Настройка его очень сложна. Если бы я тогда им воспользовался!

— Да, если бы вы знали тогда, что игра закончена, — сказал он и улыбнулся. Этот человек был не из тех, кто жалеет о прошлом.

— Вы-то знали, как мне кажется. Только я вам не верил. Когда сани были нагружены, на оставшуюся часть дня он устроил отдых для сбережения энергии. Лежал в палатке и что-то писал в маленьком блокноте своим мелким, быстрым, бегущим по вертикали кархидским письмом — то, что здесь было приведено в качестве предыдущей главы. На протяжении всего предыдущего месяца он не мог вести свой дневник, и это его раздражало; в этом вопросе он был очень пунктуальным. Ведение дневника, как мне кажется, было его долгом по отношению к семье — узы, невидимо соединяющие его с очагом Эстре. Обо всем этом я узнал гораздо позже, тогда же, в палатке, я не знал, что он там пишет, и сидел, либо смазывая лыжи, либо просто ничего не делал. Как-то я начал насвистывать какую-то мелодию и оборвал, не закончив фразы. У нас была только одна палатка, и если уж нам суждено было постоянно находится в ней вместе, не доводя друг друга до безумия, несомненно, следовало соблюдать некоторую сдержанность в проявлении эмоций… Эстравен взглянул на меня, когда я засвистел, но без всякого раздражения, скорее задумчиво.

— Жаль, что я не знал о существовании вашего корабля в прошлом году… А почему вас прислали в этот мир одного?

— Первый посланец всегда прибывает в одиночку. Один чужак — это диковина, двое чужаков — это вторжение.

— Жизнь первого посланца не очень высоко ценится?

— Нет, как раз наоборот. Экумен высоко ценит каждую жизнь и поэтому предпочитает подвергнуть опасности одного человека, чем двух или двадцати человек. К тому же, посылать людей на такие огромные расстояния — очень дорогое и трудоемкое дело. А кроме того, я сам попросился на эту работу.

— В преодолении опасностей — честь и слава, — сказал он, очевидно, цитируя пословицу, потому что потом добавил спокойно: — Мы будем просто нашпигованы и честью, и славой, когда доберемся до Кархида…

И, слушая его, я верил, что мы действительно дойдем до Кархида, преодолев тысячу двести километров гор, ущелий, пропастей, ледника, вулканов, замерзшей грязи и воды, и все это пустынное, безлюдное, затерянное среди метелей, в сердце зимы, в самой середине ледникового периода. А он сидел и делал заметки в записной книжонке с той же упрямой и терпеливой скрупулезностью, которую я заметил у безумного короля, вмуровывающего на лесах замковый камень арки, и повторил: «Когда мы доберемся до Кархида…»

Его «когда» отнюдь не было некоей неопределенной надеждой. Он рассчитывал добраться до Кархида в четвертый день четвертого месяца зимы, архад аннер. Отправиться же в путь мы должны были завтра, в тринадцатый день первого месяца зимы, торменбод терн. Наши запасы еды, насколько можно было рассчитать, можно было растянуть на три гетенских месяца, то есть семьдесят восемь дней. Поэтому нам было необходимо проходить по восемнадцать километров в день, ежедневно в течение семидесяти дней и дойти до Кархида в день архид аннер. Это было определенно. Нам больше ничего не оставалось, кроме как выспаться хорошенько.

Мы отправились в путь на рассвете, не на лыжах, а на снеговых ракетах. Ветра не было, шел негустой снег. Мы шли по бесса, мягкому, еще не слежавшемуся снегу, который лыжники на Земле называют пухом. Санки наши были тяжело нагружены, Эстравен определял их общий вес более ста пятидесяти килограммов. Нелегко было их тащить по этому рыхлому, пушистому снегу, хотя они были очень удобны, как хорошо спроектированная маленькая лодочка. Полозья были просто чудо, они были покрыты полимерной пленкой, уменьшающей трение почти до нуля, но это, естественно, не могло ничем помочь, когда санки зарывались в снежный пух целиком. При таком снеговом покрытии и постоянной необходимости то взбираться вверх, то съезжать вниз мы определили, что самое удобное, когда один из нас идет в упряжке и тащит сани, а второй в это же время подталкивает их сзади. Снег, мелкий и редкий, шел целый день. Мы дважды останавливались, чтобы наскоро перекусить. Вокруг нас, во всей этой холмистой пустыне, царила мертвая тишина. Мы шли, и вдруг наступил вечер. Мы остановились на ночлег в долине, очень похожей на ту, из которой мы сегодня утром отправились в путь, в белой котловине между двумя белыми холмами. Я так устал, что едва держался на ногах, и все-таки никак не мог поверить в то, что день уже прошел. Судя по показаниям счетчика расстояния, установленного на санках, мы прошли сегодня больше двадцати двух километров.