Кейт Лаумер - Разрушители планет

— Старайся, Бен! Помогай нам!

— Зачем?

— Свет жизни — слишком большая ценность, чтобы так легко от него отказаться! Стой, Бен! Держись! И помогай нам, Бен!

— Помогать вам… как?

— Вот так, Бен!

Более твердая, уверенная рука коснулась моего мозга. Барьеры рухнули. Псевдосвет сиял в бескрайней, призрачной пещере.

— Так, Бен! Так!

Голос вел за собой, я шел за ним среди абстрактных сталактитов своих мыслей, которые маячили, перемещались, менялись в туманном потоке умирания. Струилась энергия — переплетенные, запутанные узоры, исчезающие и возникающие вновь. Я видел темные провалы, порванные паутины, рассыпанную мозаику. Повинуясь направляющей руке и призывному голосу, я прикасался, поднимал, восстанавливал, перестраивал. Наконец сияние стало устойчивым, потом начало расти, увеличиваться. Я чувствовал движение, создающее новые течения в нематериальных структурах моего мозга.

— Огонь жизни становится устойчивым, Бен! Давай! Мы обязаны построить все снова!

Мы устремлялись все глубже и глубже в ослепляющие лабиринты непостижимой сложности. Я продвигался по ним, реставрируя, налаживая, собирая вновь. Не существовало ни времени, ни пространства, ни материи. Только схемы и картины, некогда разрушенные, а теперь обновляемые.

Схемы внутри схем; схемы, которые цеплялись друг за друга и разрастались. Схемы мыслей, запечатленные на потоках энергии.

А потом все закончилось, и я поплыл в центр структуры из света, формы и движения, которая заполняла собой все, вибрируя в резонанс с биением вечности.

— Все сделано, Бен, — раздались тихие, далекие голоса, которые казались еще тише по сравнению с тем огромным, что меня окружало. — А сейчас уходи, Бен. Возвращайся обратно, отдыхай, спи, обновляйся…

Они прикоснулись ко мне, показывая дорогу обратно: прочь от великолепия, которое я воздвиг вокруг себя, назад в уютную ограниченность, убаюкивающую темноту, успокоительную пустоту. Они уменьшались, удалялись, исчезали.

Я уснул.

Я проснулся, вспоминая этот странный сон. Я был голоден. А потом появились энсилы, и это было наяву. Они повели меня по темным переходам в широкую пещеру, где из отверстия в стене текла вода, а на прямоугольных клумбах рос лишайник. Я пил. Они наблюдали за мной из затененных углов, пряча безглазые лица от света, струившегося сквозь стены.

Лишь позже я вспомнил о боли и слабости. Не вспомнил сразу, потому что эти ощущения пропали. Мои руки и колени зажили. Я глубоко вздохнул, подвигал руками и ногами, испытывая радость от здорового тела, чувство, которое я почти забыл.

— Как? — спросил я. — Как вы это сделали?

— Это сделал ты, Бен, — ответили голоса. — Любое живое существо обладает способностью к самоисцелению. Мы лишь показали тебе, как нужно действовать. Нужно было взять молекулы оттуда, где без них легко можно обойтись, и поместить их туда, где они крайне необходимы. А сейчас ты должен хорошо есть, чтобы вновь набраться сил.

Я отдыхал, ел и гулял. Куда бы я ни шел, стены светились мягким светом, освещая мне дорогу. Я увидел переходы длиной во многие мили, и сотни пещер. Некоторые из них были явно искусственного происхождения.

— Мы сделали их давным-давно, Бен, — рассказывали мне энсилы. — Когда-то нас было много. Сейчас мы постарели, Бен. Один за другим мы угасаем. Великая тьма призывает нас. А ты молод, Бен, так молод! История твоей расы лежит перед тобой и ее почти невозможно объять разумом.

Я не возражал. Я пребывал в каком-то странном полусонном состоянии, одурманенный ощущением здоровья и полной свободой от сложностей той жизни, которая мне не удалась. Силы возвращались; руки и тело обрастали мышцами, у меня был отменный аппетит, и спал я глубоким сном без сновидений. Зубы полностью обновились: не было ни дырок, ни пломб. Волосы стали густыми и упругими, зрение таким же острым, как миллион лет назад, когда я был в команде по стрельбе в Академии.

Однажды я почувствовал непреодолимое желание увидеть солнце и вдохнуть свежий воздух. Энсилы вывели меня на поверхность и, пока я прогуливался в розовом сиянии дня, ушли обратно. Глаза долго привыкали к солнечному свету. Я поймал себя на мысли, что думаю о том, что сейчас делают обитатели Зефира. Удалась ли молодому Блейну его дурацкая атака Ливорч-Хена?

Многие ли из них остались живы? Или они все еще прячутся в пещерах, обдумывая свои несбыточные планы? Размышления мои были чисто теоретическими. Как если бы я размышлял о Пунических войнах или строительстве пирамид или обдумывал мотивы и чувства давно умерших людей.

Моим миром был розовый камень, образовавшийся из ископаемых ракообразных, живших в неглубоких океанах Розового Ада, много миллионов лет назад. Эти существа жили и умирали, внося свою лепту розового минерала в отложения на дне моря. Так же как жили и умирали люди, хотя многие из них не оставили по себе никакой памяти.

Заходящее солнце освещало пики рифа, который отбрасывал длинную темно-пурпурную тень на песок. Я вспомнил грубый красный песок, который обнаружил на пальцах, очнувшись от долгого бредового путешествия во сне, когда я обновлял разум и тело. Я спрашивал об этом песке энсилов, но их ответы были туманны. Я очень тосковал по этому ощущению пляжа под моими руками — и оно вновь приходило ко мне. А может быть, я к нему?

Я усвоил, что энсилам неинтересны такие вопросы. Какое это имело значение? Я был здесь, и я был жив: ел, спал, мои чувства регистрировали физические явления, отзываясь на мириады проявлений жизни, а мозг сопоставлял их с небытием, заполнявшим собой вселенную. Одно уравновешивалось другим в сбалансированном, выверенном уравнении существования.

Я стоял на каменной площадке и наблюдал, как солнце соскальзывает за горы, возвышавшиеся в миле от меня. Пора возвращаться. Песок подо мной стал темно-пурпурным. На середине гигантской лестницы, ведущей наверх, я остановился передохнуть и оглянулся. Заходящее солнце отыскало щель в барьере из разбросанных землетрясением каменных глыб. Будто прожектором оно сверлило лучом сквозь круглое отверстие настолько правильной формы, словно его прорезали сверлом длиной в полмили и диаметром в сорок футов.

Я повернулся и посмотрел вниз, куда падал свет. Луч освещал проделанную ветрами и наполненную булыжником канавку, в конце нее у подножия горы располагался зазубренный, размером в сорок футов, вход в пещеру.

Я спустился вниз, добрался до проема и вошел в пещеру. Камни у входа были оплавлены. Эрозия разрушила их, размыв правильные очертания, но тем не менее было совершенно очевидно, что когда-то этот вход был идеально круглым.

Но это было очень давно.

— Все просто, — сказал я себе. — Энсилы прорубили его черт знает когда.