Роман Подольный - Легкая рука

— Ох, и задачки же вам дают! — сказала она однажды самым естественным голосом. — Для старшей группы детсада. И еще олимпиадой это называют.

И мальчик обнаружил, что она не хуже него справляется с самыми каверзными вопросами.

На самом деле у нее дни уходили на то, что у сына занимало часы и даже минуты. Но у секретаря на маленьком предприятии работа не слишком напряженная, время выкроить удавалось. Конечно, должен был наступить момент, когда вынесенных из далекой уже школы знаний окажется безнадежно мало. Она заранее приобрела вузовские учебники по математике и время от времени тайком от сына забегала с ними к старичку соседу, профессору математики.

Но вот однажды мальчик испуганно позвал ее с кухни и взволнованно показал на лежащий на полу пятачок.

— Видишь, орел? Я только что в восемнадцатый раз угадал, что он выпадет.

Она засмеялась. Не поняла сразу, что им грозит. И тогда сын поднял пятачок, повертел перепачканными мальчишескими пальцами, сказал: “решка” и подбросил монету так, что она завертелась. Казалось, закон всемирного тяготения перестал действовать — так долго пятак кружился в воздухе, потом все-таки стал опускаться, ударился о паркетный пол, чуть подскочил и снова упал, чтобы еще полетав, позвенев, поиграв, успокоиться — кверху той стороной, на которой было вычеканено: 5 копеек, и пониже — 1981.

Часами, оставаясь одна дома, она играла сама с собой в орла и решку. В эти дни белый цвет в ее волосах одержал победу над черным, и никто уже не сказал бы, что волосы эти похожи на звездный дождь. Даже муж, будь он жив.

Она смотрела на зажатый между двух пальцев пятак, пыталась уловить ту невесть откуда идущую подсказку, на которую ссылался иногда ее сын, порою чувствовала, будто уловила, — и выпускала пятак или подкидывала его… Но результаты неизменно соответствовали древней формуле “бабушка надвое сказала”. Пока однажды, безнадежно следя за падающей монеткой, женщина не увидала, что та на мгновенье остановилась в воздухе — у самого пола. Действительно остановилась — удалось даже разглядеть, какой стороной пятак был в этот момент повернут кверху…

Довольно быстро выяснилось, что она может уложить подброшенную монетку на пол орлом или решкой — как захочет. Для этого приходилось только слегка придерживать падение звонкого кругляша — чтобы можно было за ним уследить и вмешаться точно в нужный момент.

Мальчику уже пятнадцать — девятиклассник. И ему слишком много задают уроков, чтобы можно было тратить время на подбрасывание монетки. Тем более что его способность угадывать после седьмого класса пошла на спад.

А еще у него вокально-инструментальный ансамбль, киноклуб, фотолаборатория… И, кажется, появилась девочка. Ему даже рабочий стол иногда за собой убрать некогда.

Мама теперь часто остается дома одна. Грустно смотрит на разбросанные сыном книги. Грустно и пристально. А потом под ее взглядом они плавно поднимаются со стола и отправляются к книжной полке, на свои места.

На афишах Великого Липрандо всегда именовали профессором. И ни одна аттестационная комиссия мира не посмела бы оспорить его право на этот титул. Почетные дипломы трех университетов немедленно появлялись на стенах лучшего номера гостиницы, в которой он останавливался хотя бы на один день. А вечером этого дня в местном театре или клубе ровно в семь часов беспощадные контролеры обрубали поток опоздавших тяжелыми топорами дверных створок (однажды после третьего звонка в зал не впустили самого замминистра культуры — представляете?). Но точность, увы, не была взаимной. Пять, десять, пятнадцать минут зрители ждали начала представления. Шумок превращался в шум, аплодисменты сменялись свистом, а потом все покрывал тяжелый топот сотен пар ног. В этот-то момент профессор Липрандо испуганно просовывал сквозь занавес свою огромную кудлатую голову.

Что случилось? — спрашивал весь его недоуменный вид.

— Время! — гремел зал. И сотни левых рук взлетели в воздух, демонстрируя циферблаты на запястьях, а сотни правых так громко стучали пальцами по стеклышкам часов, что казалось, будто в театр ворвался трамвай.

Липрандо растерянно подносил к глазам собственные часы, потом прижимал их к уху и, успокоенно вздохнув, вскидывал над залом жестом, который, хоть циферблат и нельзя было разглядеть, ясно говорил, что на нем ровно семь.

Зрители взглядывали на свои часы. Но и они показывали примерно семь часов и одну минуту. Ожидание, долгое, томительное, выводящее из себя самых стойких, продолжалось чуть меньше шестидесяти секунд Само оно, ожидание, тоже было номером — первым номером программы.

А затем великий Липрандо небрежным жестом отрывал от занавеса шнур длиной метра в четыре и подкидывал его вверх. Коснувшись при падении одним концом пола, шнур так и продолжал держаться только на этом конце — словно змея, стоящая на собственном хвосте. А Липрандо, деловито потерев руки, лез по шнуру вверх, пробовал дотянуться с верхнего конца его до потолка, безнадежно махал рукой, соскальзывал вниз и отправлял единым движением бровей веревку за кулисы.

Даже те, кто читал про этот знаменитый фокус индийских факиров и знал, что вся сила тут в гипнозе, терялись при виде таких чудес.

Киношники и телеоператоры за километр обходили клубы, в которых выступал Липрандо. Что хорошего, если зрители полчаса смотрят, как на экране неистовствует в восторге зал, и видят, что причина этого — нелепые жесты кудлатого человека, стоящего на сцене с веревкой в руках.

О Липрандо ходили легенды, но — увы — его редко узнавали на улице. А вот Егоретти — узнавали всюду и везде. Потому что его фокусы заняли прочное место в телепрограммах всех студий страны. Но нет полного счастья! И когда Егоретти в цирке приходилось выступать сразу после Липрандо, то хлопали ему разве что из вежливости. Подумаешь, умеет восстанавливать из кусочков бумаги собственную афишу, вынимать из воздуха десятирублевка, а из шляпы — живых гусей средней упитанности! Ловкость рук, только и всего. Каждый может, да практики не хватает.

Мудрено ли, что Липрандо и Егоретти невзлюбили друг друга?

Но, конечно, соперничество двух титанов никогда бы не зашло так далеко, не встань между ними женщина.

Лариса Черкасская носила большой портфель, маленький носик, тридцать четвертого размера туфли и улыбку, обращенную ко всему на свете, не считая мужчин. Ее артистическая карьера, в соответствии с лучшими традициями кинокомедий, началась с деятельности уборщицы. Не прошло, однако, и полугода, как Лариса выдвинулась: ей стали поручать вытирать пыль с трапеций.

Тогда-то на нее и упал взгляд Егоретти. Через полчаса он уже потребовал в дирекции расширения своего номера. Ему была нужна девушка, чтобы подавать шляпы и принимать гусей. А еще через два дня Липрандо, повысив деловую квалификацию, выразил готовность ежевечерне четвертовать кого-нибудь на глазах у публики. И, ради бога, не надо беспокоиться о подготовке кадров, он готов подобрать себе этого кого-нибудь.