Евгений Гуляковский - Сезон туманов

Из группы синглитов двое отошли в сторону и вскоре вернулись со знакомым шестигранным контейнером, в который осторожно опустили яйцо, аккуратно упакованное в кусок холста. Почти сразу из-за деревьев показался кар, точно такой же, как тот, на котором лежала Анна... Они поставили на него контейнер, водитель долго не мог запустить мотор, что-то у них не ладилось с этим каром. Но вот он тронулся, качнулся последний раз и исчез из поля зрения.

Ротанов опустил бинокль. Бой, по-видимому, закончился несколько минут назад. Отряд собрался у вездеходов, никто больше не прятался и никто не стрелял. Ротанов подошел к инженеру. Тот взял у него бинокль, глядя в сторону, только что не извинился, хотя извиняться нужно было, по существу, самому Ротанову.

— Ну так вот,— сказал Ротанов, потирая ушибленное плечо.— Я хотел бы знать, что это значит.

— Вы видели? Это яйцо.

— Я так и думал. Для чего оно синглитам?

— На Земле был такой вид комара, кажется, анофелес... Прежде чем снести яйцо, он должен был напиться человеческой крови...

— Вы хотите сказать, что люсс... Нет, это невозможно! Здесь не было раньше людей, этот цикл развития не мог возникнуть. Он предполагает сложный симбиоз, комплекс организмов, а мы здесь чужаки!

Инженер пожал плечами.

— Мы не так уж хорошо знаем, что здесь было раньше. И потом, это только мои предположения...

— Мне нужно осмотреть это место.

— Ничего нового вы там не увидите. Но если настаиваете...

Прежде всего Ротанов с двумя сопровождающими поднялся на холм, с которого по ним стреляли. Как он и предполагал, место, где был обстрелян отряд, просматривалось отсюда, как на ладони. Отчетливо виделся выжженный черный круг.

— Могли бы вы отсюда попасть в центр круга? — спросил Ротанов своих сопровождающих.

Высокий человек в потрепанной кожаной куртке, весь обвешанный какими-то фляжками и ящичками, с двумя вещевыми мешками за плечами, хитровато прищурившись, смотрел на Ротанова.

— Это может сделать любой мальчишка.

— Синглиты всегда так плохо стреляют?

— Если бы они плохо стреляли, половины из нас не осталось бы из-за случайных попаданий. Нет, убивать нас им ни к чему... Мы им нужны живыми.

— Вы думаете, они действуют заодно с люссами?

— А они и есть одно. И сейчас напали только затем, чтобы нас задержать. Мы ведь могли помешать...— он кивнул на соседний холм.

Ротанов не стал спорить. Он чувствовал, что в предположении инженера что-то неверно, хотя, казалось, новые факты подтверждали его правоту.

Этот самый анофелес, о котором говорил инженер, прежде чем превратиться в комара, проходит несколько стадий. Из яйца вылупляется не комар, а что-то другое... какая-то личинка... Что, если синглиты... Нет, оборвал он себя. Собирать факты, как можно больше фактов — и никаких предвзятых мнений...

На втором холме действительно не оказалось ничего интересного. Утоптанная, словно на ней танцевали, поляна, небольшое углубление в центре воронки, где лежало яйцо. Следы тяжелых ботинок. Отпечаток платформы кара...

— Этот кар, кто его делал? — спросил Ротанов.

— Синглиты. У нас не осталось заводов и материалов. Едва справляемся с производством зарядов и самого простого оружия.

— Значит, и наши тоже?

— Конечно. Трофейные. Хорошие машины. У синглитов каждый раз бывает что-нибудь новенькое. Заводы им достались сильно потрепанные, но они там все переделали...

Это сообщение не понравилось Ротанову. Выходило, что главной производительной силой на планете в настоящее время являлись не люди и даже не люссы, ее законные хозяева, если признать за ними наличие какого-то интеллекта, а кто-то третий... И если верны его первые впечатления, люди постепенно сдавали позиции, уступали первенство почти во всех областях. Можно было признать и принять временное поражение, отступление человека под давлением обстоятельств. Но ведь произошло что-то совсем другое...

Они начали спускаться с холма, так и не обнаружив ничего интересного. У самого подножья, где совсем недавно рвались их протонные заряды, все обуглилось от высокой температуры. Кое-где дымились и чадили остатки искореженных кустарников. На самой границе обожженной зоны они наткнулись на обломки. Похоже, здесь взрывом разнесло кар или какую-то другую машину. Ротанов заметил на уцелевшем кусте обрывки материи... Больше там ничего не было, только эти обуглившиеся клочки.

— От них никогда ничего не остается,— пояснил хитроватый лучеметчик.— Один туман. Даже если пулей зацепит, синглит сразу начинает распадаться. Только облачко пара поднимется...

Один туман... Ротанов пнул какой-то обломок, железо жалобно скрипнуло. Хоть это осталось... Он решил взять с собой обломок поменьше, толком еще не зная, зачем, просто чтобы что-то противопоставить этому туману, какой-то след, почти улику. Наверное, инженер все-таки был прав, не совсем доверяя ему. Не мог он быть полностью на их стороне, возможно, потому, что у него в ушах до сих пор звучали слова: «Люди, наверное, очень злые...»

Несмотря на то, что у них не было выбора, несмотря на то, что на них предательски напали ночью, несмотря на то, что там были дети,— несмотря на все это, они не имели права ожесточаться, слепо хвататься за оружие и бить без разбору во все, чужое. Именно потому, что они — люди...

На том же кусте, где висели клочки обгоревшей материи, что-то тускло блестело... Почему-то Ротанов не хотел брать на глазах у своих спутников этот кусок металла, и только когда они прошли вперед, он протянул руку и быстрым, почти вороватым движением снял железку с куста. Она оказалась неожиданно ровной. Цепочка гладких квадратиков, похожая на браслет. Не раздумывая, Ротанов сунул ее в карман и догнал спутников. Они шли спокойно, закинув лучеметы за спину. Былого напряжения не было и в помине, словно они знали, что повторного нападения не будет...

Ротанов недовольно осмотрел помещение медицинского сектора. От стен тянуло промозглой сыростью, большинство приборов стояло зачехленными, без проводки. Даже большой диагностический, судя по всему, работал лишь на половине своих блоков. Доктор сидел сгорбившись и что-то торопливо писал на большой желтой карте. Его халат, давно не стиранный и местами прожженный кислотой, был под стать всему кабинету.

Ротанов инстинктивно, как всякий здоровый человек, не любил врачей, старался избегать контакта с ними, но сегодня, впервые за долгие годы, он вошел в этот врачебный кабинет по собственной инициативе.

— Ну, что там? — спросил он как мог равнодушнее.

— Не торопите меня! — вскинулся доктор.— Я не электронно-счетная машина. Сядьте и подождите, мне надо еще обработать данные.

Ротанов вздохнул и уселся на холодную металлическую табуретку перед диагностическим аппаратом, другого стула здесь не было. И задумался: почему все-таки решился на полное медицинское обследование, какому подвергают космонавтов только после возвращения с планет, признанных зараженными опасной микрофлорой? Неужели поверил намекам инженера и всем этим разговорам о том, что человек после контакта с люссом теряет свою индивидуальность? Изменяется психика, мотивы поступков... Нет. Он чувствовал, ничего в нем не изменилось, все осталось прежним. И все же... После посещения города, после того нелепого боя по дороге на базу он не мог полностью разделять точку зрения колонистов на все происходящее на планете.